Седьмая часть тьмы
Шрифт:
С самого начала?
Всю жизнь?
Листок календаря загорелся. Он отнес его к раковине и держал, пока не опалил пальцы.
Запах гари. Пепел.
Надя часто переписывала набело его материалы для радио, порой меняя слова, целые фразы - "так доходчивее, проще", и он соглашался, не желая обидеть, часто и вправду выходило лучше, слог его был дурен, он знал это за собой. Условный код? Охранке?
Пламя забилось, тихонько фыркнуло и погасло. Выгорел спирт. Где новый достать?
Лернер развернул лист отречения. Стандартная форма, "целиком и полностью поддерживая непримиримую борьбу государства с врагами народа, заявляю…". Формальность. Наивные, глупенькие люди полагают, что красивый жест что-нибудь изменит.
Щепа в затылке начала прорастать. Он поднял руку пощупать, настолько боль была явственна, но рука упала с полпути, опрокинув кружку, и остатки давешнего настоя растеклись по столу, Лернер дернулся спасти бумагу, но тело не послушалось, завалилось набок, и он начал падать, долго, не на пол, а куда-о в колодец, бездонный и темный, ощущая себя легким, невесомым; подняв лицо, он увидел наверху кусочек неба, яркого и голубого. Кусочек стремительно превращался в блюдце, пятачок, грошик, в маленькую звездочку, единственно и видную из колодца, из его холодной сырой бездны.
Потом исчезла и она.
27
Свет назойливо ползал по лицу, щекоча и покусывая мелкими муравьиными жвалами, беспокоя, тревожа. Вот-вот заберется под веки.
Вабилов зарылся в подушку. Стало еще хуже - сотни буравчиков принялись ввинчиваться в воспаленную кожу лица.
Он повернулся набок, осторожно, опасливо приоткрыл веки. Зря боялся: свет оказался слабым, едва пробивавшимся из-под зеленого абажура настольной лампы. Стены, постель выходили даже приятными, но руки стали руками трупа, недельного мертвеца. Он пошевелил пальцами. Они отозвались нехотя, лениво.
Пережидая, пока шипучка бурлила и пенилась в мышцах затекшего тела, Вабилов пытался вспомнить, где он и когда он. На Острове? Совсем непохоже. Тогда где?
Он сел, откинул одеяло. Пижама незнакомая, бумажная и новая. Вабилов попробовал подняться. Ноги держали, онемелость прошла. Двери, интересно. Одна - закрыта, он подергал ручку. Зато другая привела в ванную. Весьма, весьма кстати.
Он решил не испытывать силы и вернулся к кровати. Все-таки, что с ним? У изголовья нашлась кнопочка. Ну-ну.
Он нажал.
Нигде ничего не отозвалось. Тишина.
Потянуло обратно, в сон, он уже был готов сдаться, но дверь открылась. Показалась дама - высокая, плотная, настоящая Брунгильда, что-то сказала - ни строго, ни ласково. По-каковски только? Неужто он и впрямь в застенках коминтерна?
– Не понимаю.
– Как вы себя чувствуете?
– переспросила она, на этот раз по-русски.
– Нормально, - приврал он.
– Только вспомнить не могу, как я здесь оказался.
– Вы - в клинике профессора Куусмяэ. Вас доставили прямо с церемонии вручения Нобелевской премии, где с вами случился обморок.
– Церемонии вручения?
– Именно. Ваши же, из консульства, и привезли сюда. Вспомнили?
Он вспомнил. Память вернулась лавиною, заполнив собой прежнего Вабилова.
– Вам нехорошо? Я позову доктора.
Она вышла, оставив дверь приоткрытой. Бежать? Куда и зачем?
Он постарался собраться. Нельзя же сидеть и ждать вот так, безразлично, раздавлено, с переломанным хребтом. Доктор оказался его ровесником - но посвежее, поувереннее, с классической бородкой земца.
– Ну-с, что тревожит?
– нет, прибалт.
– Ничего. Сколько я у вас нахожусь?
– В клинике?
– доктор достал часы.
– Шестой час. В девять вечера вас привезли, а сейчас… сейчас четверть третьего. Пополуночи.
Всего-то? Вабилову казалось, что он проспал больше. Годы. Полжизни.
– Но почему сюда?
– Клиника профессора Куусмяэ специализируется на астенических состояниях. Знаете, как много людей устали от перегрузки и страдают упадком сил? Наша клиника невелика, но в определенных кругах пользуется заслуженным авторитетом.
– И у меня - астеническое состояние?
– Несомненно. Впрочем, утром вас осмотрит сам профессор. А пока…
– Нет, - Вабилов надеялся, что доктор не слышит в голосе страха.
– Я не собираюсь оставаться в вашей клинике.
– Но…
– Нет, говорю я. Или вы станете удерживать меня силой?
– Послушайте, - невозмутимо ответил доктор, - Таллин - свободный город. И вы находитесь в клинике, не в тюрьме. Смею уверить, в хорошей клинике. Если вы не пожелаете пройти курс лечения - воля ваша. Профессор считает, что лечить имеет смысл лишь тех, кто желает излечиться. Он сам вам расскажет…
– Нет, - в третий раз возразил Вабилов.
– Я уйду сейчас. Прямо сейчас, сию же минуту.
– Сейчас? Ночью?
– Да. Где моя одежда?
– В шкафу. Но… Ведь третий час!
– Значит, все-таки удерживаете?
– Разумеется, нет. Но как врач, несущий за вас ответственность, я настоятельно, слышите, настоятельно рекомендую остаться хотя бы до утра.
Вабилов раскрыл стенной шкаф, и, не смущаясь присутствием доктора, начал одеваться. Часы, бумажник, документы - все было при нем.
– Ну, хорошо, успокойтесь, успокойтесь - доктор не пытался удержать его физически, не звал на подмогу.
– Я протелефонирую в консульство. За вами пришлют автомобиль.
– Не нужно.
– Господин Вабилов! Клиника расположена за городом, в четырех километрах, в лесу. Не собираетесь же вы идти пешком?
– Почему нет? Я люблю гулять ночами. Или это опасно?
– Нисколько, но… Это невозможно!
– Еще как возможно, - ни на секунду Вабилов не верил, что его и в самом деле отсюда выпустят, хотелось одного - покончить с надеждами и неопределенностью.
– Где выход?