Седьмая невеста
Шрифт:
– Просто тебе нравилось… убивать. Кром! Мне тоже нравится убивать, но в драке! Когда мой меч встречается с мечом, а мой кулак с кулаком… А ты – ты просто грязная тварь, и я хочу отправить тебя туда, откуда ты пришла – к Нергалу…
– Я не боюсь Серых Равнин, Конан. Возьми!
Рука Динии ловко нырнула под половицу и выудила кинжал – такой, каким была убита Баксуд-Малана – с простой рукоятью, обоюдоострый.
– Я лучше голыми руками раздавлю вонючую ящерицу, чем дотронусь до тебя, – с гадливостью выдохнул Конан, делая шаг к двери.
– Возьми! – снова сказала она, протягивая варвару клинок. – И убей
Диния засмеялась. Еще вчера этот смех – переливчатый, нежный – заставлял его сердце трепетать в предвкушении ночи, но сейчас… Он пинком распахнул дверь и, не оглядываясь, вышел.
Сумерки – как это часто бывает в Аграпуре – наступили вдруг. Но в покоях Кумбара было светло: в треноге весело трещал огонь, и блики его порхали светлячками на бутылях темного стекла, кои высились на столе громадой сплоченного войска, и даже двум чашам места здесь не осталось, так что Конану и сайгаду приходилось не выпускать их из рук. Они не выпускали их с большим удовольствием.
Кумбар, с трудом удерживавший на весу замотанную в три слоя тряпок голову, тем не менее пребывал в прекрасном расположении духа. Илдиз даровал ему нынче меч с рукоятью, усыпанной самоцветами, в золотых ножнах, а также благосклонно вернул свое расположение, что, несомненно, стоило дороже всякого богатого подарка – такова была награда за верную службу и за установление имени убийцы.
Пусть теперь Гухул из кожи лезет, пытаясь вновь завоевать милость владыки! Старый солдат не будет ему мешать – все равно не пройдет и двух лун, как цирюльник окажется там, где и надлежит ему быть, то есть в цирюльне… Кумбар опрокинул в глотку остатки вина из чаши, и сразу налил ее доверху из новой бутыли.
Конан с удовольствием последовал его примеру, хотя настроение его не было столь воздушным и безмятежным. В глазах его и сейчас стояла та мрачная картина, какую обнаружили они с сайгадом в караван-сарае днем: комнатка, в коей он, Конан, провел немало приятных ночей, сначала показалась пустой. Но потом, когда Кумбар отодвинул занавесь, впуская ускользающий солнечный луч, они увидели в самом темном углу скрюченную фигурку. Диния с кинжалом в сердце лежала на спине и…
И улыбалась. Киммериец наклонился над ней, надеясь, что гримаса смерти исказила прелестные черты, но нет. Самая настоящая улыбка застыла на побледневших уже, таких красивых губах. Она убила себя после его ухода, не медля и вздоха – в этом варвар не сомневался. Она не страшилась смерти и хотела ее…
Юная лютнистка оказалась убийцей – так нежный цветок бывает ядовитым, так из маленького добродушного щенка вырастает злобный пес… Конан начал догадываться об этом давно, и все же любые подозрения рассеивались при виде хрупкой, такой беззащитной фигурки девушки.
Он вспомнил вдруг, как она раздавила Зуб Нергала, какое наслаждение мелькнуло в ее синих глазах. Ха! Конан тысячу раз видел Зуб Нергала – огромный, величиной в пол-ладони белый жук с кривым рогом. Потом он понял – Диния просто опять хотела убить… Хотя бы такую мелочь, как безвредное насекомое, ибо она не могла не знать, как выглядит настоящий Зуб Нергала – в Аквилонии их водится побольше, чем в других странах… Как могло родиться на свет такое чудовище, да еще в образе красивой девушки? Несомненно, мать ее и отец были нечеловеческого рода…
А что в Книге
Нет и быть не может, ибо порождению Нергала место не в Книге Жизни, но в выгребной яме. Конан вновь ощутил однажды уже прочувствованный им мрак, содрогнулся; ледяной колючий сквозняк легко – пока легко – коснулся его щеки; смрад ударил в нос. Скулы варвара свело – вино показалось горше незрелого миндаля. Он зло ухмыльнулся, про себя обещая когда-нибудь посетить это царство ужаса уже наяву, но сейчас ему было рановато туда стремился; – он ограничился тем, что послал туда воображаемый смачный плевок и отпил пару порядочных глотков, что сразу растопило лед сквозняка и превратило его в теплый ветерок.
А был ли тот мороз в душе Динии? И таял ли когда-нибудь снег на ее сердце? Конану хотелось ответить себе – да, ведь не одну ночь, жаркую, страстную, провели они вместе. Неужели она целовала его с тем же мраком, с тем же холодом внутри? Но вот ее черная душа переселилась на Серые Равнины, а может, в царство демонов, но стало ли Конану оттого легче? Митра свидетель, он и сам свернул бы ей шею, но после тех ночей… Киммериец так и не смог ответить себе на этот вопрос – больно сложен! А посему он долил в чашу вина, осушил ее и тотчас долил снова.
– Пей, Конан, пей, Конан быстро поднялся – Кумбар благодушествовал. – Одной дрянью на свете меньше – и хорошо. Но на эту девчонку я б в жизни не подумал… Убийца… Такая красоточка, на лютне бренчит…
Речь сайгада текла плавно, монотонно, и все мимо ушей. Киммериец, задумчиво прихлебывая из Чаши аргосское, вспоминал Алму, чья жизнь оказалась так коротка, и Баксуд-Малану… Хализу он и не видел, но и она наверняка была прехорошенькой, если судить по остальным невестам Илдиза Великолепного…
– Да и кто знает, что там внутри человека… У кого одна пыль, у кого песня, у кого камень, – разглагольствовал Кумбар. – Только богам ведомо, какой на самом деле я, а какой ты. И про ту лютнистку тоже одним богам было ведомо…
– Демонам… – уточнил Конан, глядя в переливающиеся алым светом угли в треноге.
– Что? Ну да, демонам…
Сайгад зевнул во всю пасть, продемонстрировав киммерийцу крепкие зубы и меж ними словно кусок мяса толстый красный язык.
– Все, – пробормотал он, поднимаясь. – Спать.
Кивнув, Конан встал. Его тень на стене тут же выросла, стала такой огромной, что часть ее перешла на потолок! Красные языки пламени заплясали яростнее, быстрее, словно дикари на обряде жертвоприношения. Варвар подошел к окну, отодвинул тяжелую бархатную занавеску, посмотрел в небо. Кажется, уже готов к выходу на землю новый день – небо на горизонте чуть просветлело, и ночная тишина насторожилась, ожидая сигнала проснуться…
– Ко-онан… – простонал Кумбар, заворачиваясь в покрывало.
Киммериец обернулся и бросил быстрый взгляд на стол. Вина еще вдосталь, и он может допить его в своей комнате. Прихватив полдюжины бутылей, он прижал их к себе с искренней любовью и направился к выходу.