Седьмая принцесса (сборник)

Фарджон Элеонор

Нолличек стал вдвое покладистей и добрее, чем в прежние, холостяцкие времена. Или, если угодно, он стал в два раза менее ершистым и несговорчивым, что, в общем, то же самое. В молодой жене он души не чаял, а она ему ни в чём не перечила, и тарарамы во дворце почти позабылись. Впрочем, иногда Нолличек бранился с Полл, так как оба они были отчаянными спорщиками. Порой эти споры перерастали в настоящие ссоры, и они обзывались обидными именами. Но бдительная Нянька никогда не позволяла им разругаться вконец: наказывала, разводила по углам, а потом посылала просить прощение — непременно до захода солнца, чтобы ие перенести ссору в новый день. На самом деле непримиримые спорщики, Нолл и Полл, друг дружке очень нравились,

и Нолличек старался угодить не только жене, но я её сестрёнке. Долл нежилась на мягких перинах и подушках, красовалась в шёлковых платьях и в других радостях не нуждалась. Когда же король захотел порадовать Полл, она попросила подарить ей огромную птичью клетку, чтобы входить к Серебристой серпоклювке, словно в домик. И Нолличек повелел выстроить в саду, куда долетал солёный морской ветерок, огромную, выше человеческого роста, птичью клетку. Было в ней три помещения: устланная травой спальня, вокруг которой задёргивались занавесочки, ванная комната с бассейном, заполненным морской водой, и гостиная с галькой, песком и ракушками. Полл проводила здесь полдня, а то и полночи, кормила свою Серебрянку с рук, а та по-прежнему хворала, и ей не становилось ни лучше, ни хуже. Каждое утро Полл отправлялась на берег с корзинкой для свежей рыбы, мешком для песка и ведёрком для морской воды и водорослей. Уж очень ей хотелось, чтобы Серебрянка чувствовала себя в клетке как дома. От дворца до лачуги Чарли было куда дальше, чем от мельницы, и Полл встречала рыбака очень редко. А встретив, непременно спрашивала, скоро ли выздоровеет Серебрянка. Чарли же всегда отвечал одно: «Время покажет».

Полл любила свою Серебрянку больше жизни. Она мечтала её вылечить, но дня, когда крыло заживёт и птица от неё улетит, ждала со страхом и печалью. Девочка боялась, что не выдержит разлуки. В прочем, если Серебрянка так и не сможет летать, ей, Полл, будет ещё горше. Помимо ухода за птицей у Полл вскоре появилось много других занятий. Кухарка разрешала ей толочь орехи и чистить ягоды в жаркой кухне, Молочница дозволяла снимать сливки с молока в прохладной маслобойне, Садовник звал в солнечный сад полоть сорняки, а Дворецкий посылал в полумрак погреба нацедить пива на ужин королю. И все они охотно отвечали на её бесчисленные вопросы: отчего скорое тесто непременно сбивают на сквозняке; где у слепого червя голова, а где хвост; почему нельзя взбалтывать портвейн (а микстуру, наоборот, надо); почему сливки всегда оказываются поверх молока. Короче, на скуку у Полл времени не оставалось. А если приспичит ей вдруг в будний день увидеть родню, она могла оседлать королевского ослика по кличке Боббин и съездить по бережку на мельницу. Ну, а по воскресеньям маманя и братья — сами появлялись во дворце — неукоснительно, как часы.

Так, тихо-мирно шли недели и месяцы, а на исходе года Норфолкские колокола возвестили о рождении наследной принцессы. Нолличек на радостях повелел устроить ружейный салют, но Нянька сочла, что порох — детям не игрушка. Пришлось королю взять свой пугач и бабахнуть три раза с вершины утёса. А ещё через пару недель всё во дворце бурлило и кипело: здесь готовились к крестинам королевской дочери.

Кухарка испекла грандиозный пирог с ягодами, изюмом, миндалем, тмином, корицей и розовыми лепестками, покрытый сверху глазурью. Не пирог, а целое трёхъярусное сооружение. Первый, самый широкий ярус являл собой сахарный цветник, второй — голубятню с сахарными голубками, а верхний изображал часовенку, внутри которой стояла сахарная колыбель, а вокруг танцевали сахарные херувимчики. Когда Кухарка возвела наконец шпиль часовни, пирог измерили. Оказался он семи футов вышиной; а поднять его смогли только четверо здоровенных: мужчин, да и то — поднатужившись. Этой чести удостоились Эйб, Сид, Дейв и Хэл. Чтобы не опоздать на торжество, они прибыли во дворец накануне крестин.

Дворец

гудел, точно пчелиный улей. Слуги носились взад-вперёд, вешали новые кисейные занавески, подвязывали их лентами, расставляли цветы, полировали до солнечного блеска всё, что могло заблестеть, таскали наверх бадьи с горячей водой, бутылочки с тёплым молоком, подносы с мылом и присыпками, пуховые подушечки с батистовыми оборками, маленькие костюмчики, шерстяные ботиночки, кружевные накидочки и папиросную бумагу — одним словом, всё, без чего никак нельзя окрестить ребёнка. А Нолличек непрерывно попадался всем под ноги, поскольку ходил, уткнувши нос в огромную книгу, которую, судя по всему, собирался прочесть от корки до корки.

Так он столкнулся на дворцовой лестнице с Полл. Она торопилась на берег за рыбой, водорослями, водой и песком для Серебрянки.

— Что ты читаёшь? — спросила девочка, потирая ушибленный локоть.

— Это Словарь Имён, — ответил Нолличек. — Тут собраны все имена, какие существуют на свете. Имя ребёнка тут тоже есть, только я его пока не нашёл.

— Обязательно надо искать? — удивилась Полл.

— Конечно.

— А нельзя выбрать на свой вкус?

— Но я же могу ошибиться. А у ребёнка должно быть единственно верное имя.

— Как это — единственно?

— Вот глупая! Каждому подходит только одно имя. Ты, допустим, можешь прозываться только Полл и никак иначе.

— Да, но…

— Никаких но! Ты Полл, и только Полл. Имя Джемайма, тебе, например, вовсе не подходит.

— Но окрести меня родители Джемаймой, мне бы пришлось это имя носить, хочешь не хочешь. Я бы, конечно, не хотела.

— Вот видишь! — воскликнул Нолличек. — Если человек не рад своему имени, значит, оно неправильное. А мой ребёнок, когда вырастет, будет своё имя любить.

— Тогда не называй её Джемаймой.

— А вот тут ты мне не указ!

— Почему это?

— Потому что не тебе решать!

— Но я её тётя!

— Тёти — не в счёт!

— Откуда ты знаешь? Ты же не пробовал быть тётей! — возразила Полл.

— И пробовать не хочу.

— А из тебя тёти и не получится, в крайнем случае — дядя!

— Не дерзи! — закричал Нолличек.

— А ну-ка, цыц! — приструнила их Нянька, приближаясь с медной грелкой, полной тлеющих угольков. — И кыш с дороги, а то обожгу ненароком.

Нолл вжался в стенку, пропуская старушку, а Полл побежала на море. На берегу Чарли Лун писал что-то на мокром песке острой палочкой.

— Привет, Чарли.

— Здравствуй, Полл.

— Здравствуй…

— Что ты пишешь?

— Не знаю. Волна всё стирает, никак не прочту.

— Пиши, где волна не достаёт.

— Не-е… Тогда придётся решить, что я всё-таки пишу. — Он отбросил палочку. — Как там Серебрянка?

— Вчера дважды подпрыгнула и пыталась расправить крыло. Может, пора снять повязку?

— Серебрянка сама подскажет, — ответил Чарли.

— Знаешь, я теперь тётя, — похвалилась Полл.

— Чья?

— Ребенка. Ты мне дашь рыбы?

— Для ребёнка, которому ты тётя?

— Для Серебристой серпоклювки.

— Пускай теперь сама за рыбой придёт. — Чарли наклонился возле прибоя и накатившая волна кинула ему в руки опаловую раковину. — Ha-ка, отнеси ей, напомни.

— О чём?

— Да хоть о чём-нибудь, откуда мне знать? Одному раковина одно нашепчет, другому другое.

— Красивая… — Полл нежно погладила глянцевитый перламутровый бок раковины и попыталась заглянуть в завитое нутро, — Вот бы поглядеть, что в нутри, в самой серединке.

— Эта раковина не для глядения, а для слушанья. Ладно, спеши-ка домой, а то сейчас с моря наволочёт туману.

— И луна скоро взойдёт, — мечтательно сказала Полл. — Сегодня полнолуние.

— Туман с луной, луна с туманом, — пробормотал Чарли и зашагал вдоль берега, напевая себе под нос.