Седьмая свеча
Шрифт:
— Доброго вам здоровья, — поздоровалась она. — Хорошо, что встали, а то я за вами. Сейчас придут копачи завтракать, и вас заодно накормлю. Еще надо будет поехать в колхозную камору — мясо выписали, нужно получить, а в одиннадцать заехать за пампушками к бабе Кате.
Ничто в ее поведении не указывало на то, что она разговаривает с мужчиной после ночи страсти. Лишь под глазами у нее появились синеватые отеки после бессонной ночи. Такое поведение Мани задело Глеба, и он иронично спросил:
— Ну, как прошли ночные бдения у гроба покойницы?
— Да как… Ни на минуту не удалось сомкнуть глаз. Целую ночь бабы приходили, прощались, будто другого времени у них не будет. А в пять утра надо было печь растопить — пирожки решили испечь с капустой и картошкой. А Олечка, сердешная, так на стуле и заснула, на рассвете. Решили ее не будить, а я за вами, позвать, значит, завтракать, — затараторила она, словно не заметив намека в его словах.
Глеб от изумления чуть было не открыл рот. Допустим, вначале ему приснился стопроцентный сон-ужастик, но второй сон был настолько реальным, что Глебу даже захотелось обмыться. Неужели он бредил? С ее слов, она целую ночь провела в доме покойницы, но с кем же тогда он ночью занимался любовью? Да и по манерам и разговору она мало напоминала вчерашнюю Маню, не ту, какой она была ночью, потому что тогда разговоров почти не было, но и не ту, которая вечером рассказывала историю жизни тещи, а потом, странно опьянев, ушла.
«Может, я занимался сексом с ней во сне? До сих пор помню упругое, налитое силой и здоровьем тело, удивительную, манящую нежностью кожу. Хотя кто разберет, что у нее под этой одеждой? Наверное, все-таки приснилось. Ночью она легонечко шла по полу, а теперь еле двигает ногами. Взять и в упор спросить Маню, трахался я с ней ночью или нет?»
— Да, — сказала Маня, и Глеб остолбенел. Ведь он всего лишь подумал, а не вслух задал вопрос.
— Что — да? — переспросил Глеб.
— Вы такой рассеянный сегодня, Глеб. Вы только что спросили меня: не смогу ли я помочь все приготовить для панихиды на девять дней, и я согласилась.
— А как я спрашивал, вслух или мысленно? — уточнил ошалевший Глеб.
Маня звонко рассмеялась, потом прикрыла рукой рот и сказала:
— Господи, прости — в такой день смеяться! Ну конечно вслух — мыслей не читаю, я ведь не бабка Ульяна. Странный вы сегодня какой-то. Идемте быстрее, наверное, уже копачи пришли.
С давних времен в селах чтят традиции и соблюдают обряды уже несуществующей общины. Тогда все делалось сообща: радовались, трудились и печалились вместе, особенно ярко это проявлялось во время самых значительных деревенских событий — на свадьбах и похоронах. Эти два таких разных события имеют и что-то общее, это относится к их организации. Хотя каждому из них присущи определенные ритуалы, знаки, фетиши, традиционно и свадьба, и похороны безразмерно растягиваются во времени, сопровождаются громадным потреблением пищи и спиртного.
Похороны собирают множество людей, которые сочувствуют, жалеют покойника, как никогда при его жизни. Если бы все добрые, хорошие слова, звучащие на поминках, могли реально повлиять на жизнь ныне покойного, может, и похороны не пришлось бы устраивать.
Копачи уже чинно расселись за столом, всем своим видом показывая, как важна их миссия. Их было восемь человек, и все они никуда не спешили. Глеб, который позже их сел за стол, успел позавтракать и несколько раз проделать маршрут двор — дом — улица — дом. Наконец копачи поднялись, взяли «сухой паек» — внушительный сверток с провизией и два литра водки в стеклянной трехлитровой банке — и отправились копать могилу. Глеб отметил про себя некоторую странность в поведении отдельных женщин. Они украдкой на него посматривали и быстро отводили глаза, когда встречали его взгляд, а две молодухи, забыв, где находятся, даже захихикали. Особенно не переживая по этому поводу и сочтя хихиканье следствием прирожденной глупости или смешливости, он наконец увидел жену, подъехавшую на старенькой «ауди» соседа, жившего напротив. Тот, как галантный кавалер, вышел из машины, обошел ее и, повозившись с дверцей, выпустил Олю, окинув Глеба ненавидящим взглядом. Глеб чуть было не почесал затылок, недоумевая, когда же он перешел дорогу этому черноглазому сорокалетнему брюнету, с которым в редкие посещения тещи только коротко здоровался? Знал, что тот живет вдвоем с незамужней сестрой, имеющей нескладную фигуру и обилие мужских гормонов, о чем свидетельствовали обесцвеченные усики и плохо выщипанные волоски на подбородке. Глеб быстро подошел к ним и чуть было не отшатнулся, увидев горящие злостью глаза Оли.
— Что случилось? — спросил он, охваченный плохим предчувствием.
— Это я хотела бы знать, где ты вчера так набрался, что такое вытворил на похоронах моей матери! — змеей прошипела Ольга.
— Не понимаю, о чем ты? — удивился Глеб, с ужасом ожидая позорного разоблачения в связи с Маней и виновато пряча глаза.
«Чем черт не шутит, может, чудесный дар ее матери передался и ей?» — подумал он.
— Это до какого состояния надо было упиться, чтобы в такой день выйти вечером во двор в одних трусах, в невменяемом состоянии! Даже язык не поворачивается сказать, что ты сделал. — Последовала глубокая пауза. — Ну так вот: ты помочился в ведро, в котором соседка, за неимением корзины, принесла продукты… Хорошо, что оно было уже пустое. Я от тебя такого не ожидала. Ну, приходил, бывало, выпивши, но в таком состоянии… — Оля замотала головой, словно пыталась отогнать вчерашние воспоминания.
У Глеба сердце оборвалось и стало холодно в груди. Относительно спокойный тон Оли его лишь еще больше испугал — лучше бы она на него накричала, даже стукнула, он бы стерпел, а этот тон означал, что разборки будут потом, и серьезные.
— Ты мне не поверишь… — начал оправдываться Глеб, но она его резко оборвала:
— Я верю собственным глазам. Где ты вчера так набрался? У тебя же здесь вроде дружков нет, да ты никогда и не стремился приезжать в село к матери. Боялся ее, как черт ладана, — она говорила уже раздраженно.
— Да я выпил вчера у Мани всего три стопки водки, будь они неладны.
— У кого, у кого? — Глаза Оли сузились от злости.
— У Мани. Она сказала, что ты сама определила меня к ней на ночь, чтобы я под ногами не болтался, — жалобно сообщил Глеб.
— Мне вчера было не до тебя! Извини, но у меня умерла мама, если ты этого еще не понял, — ледяным тоном произнесла она. — Я думала, что ты сам определишься, где ночевать, а если бы последнюю ночь провел, как положено, с мамой и со мной, то тебя бы не убавилось. Ладно, после разберемся, что и как. — У Глеба екнуло сердце. — Единственное запомни: Маня последний человек, через кого я стала бы тебе что-либо передавать!
— Извини, Олечка, ведь я ничего этого не знал, — заскулил Глеб.
— А тебе и не надо. Ладно, хватит. Занимайся делами. Подойдешь к бабе Марусе — вон она стоит с палкой — узнаешь, куда надо ехать и что делать. Со двора — никуда, только по поручениям!
— Хорошо, Олечка. Бегу.
— Постой, — она бросила испытующий взгляд на Глеба. — Если она будет тебя соблазнять, вспомни хотя бы, что ей через два года шестьдесят, она ровесница твоей покойной матери.
— Баба Маруся нимфоманка? А на вид я дал бы ей все семьдесят! — Глеб усмехнулся.
— Не она, а Маня. Ей пятьдесят восемь годков в июле стукнуло, — со злостью сказала Ольга и, круто развернувшись, вошла в дом.
Неожиданно Глеба стало тошнить, и он побежал за дом, где находилась деревянная уборная.
Глава 3
К часу дня все приготовления к похоронам были закончены. Во двор занесли хоругви и мощные деревянные носилки с ручками по бокам, которые украсили цветами, лентами и платками — на них должны были нести гроб. Кладбище находилось недалеко, и к нему предполагалось идти пешком.