Седьмая жена
Шрифт:
– Я хочу прославлять всю вашу деревню… Весь Конь, весь Колодец, все дома, все печи, все кровати, все стулья и всех людей, лежащих на тех и сидящих на других… Я хочу выпивать за коров, за свиней, за курей, за гусей и даже за воробей, живущий под крышей… Я зову выпить за все лампы в домах, все электроплитки в кухнях, все фонари на улицах и даже за слабосильный трансформатор на столбе в поле, который не выдерживает перегревательства и отключает нам свет каждые полчаса… Я выпиваю за все огороды, за все дороги сюда и отсюда, за все луга, за все излучины и за все дворцовые леса… Потому что все это я успел залюбить и хочу оставаться здесь навсегда, на все мои
– Ура! – закричало свадебное застолье и потянулось чокаться с Антоном. – Ай да Антоша, ай да иностранец!..
– Слова-то по отдельности у него все кривые, а вместе как складно вышло!
– Оставайся, мил человек, живи с нами…
– Найдем тебе и избу, и жену, и землицы отрежем…
– Ой, дайте я его обойму!..
– Ой, дайте я с ним похристосуюсь!..
– Ой, что ж ты, Федька, бандит, меня за грудь хватаешь?
– Да опомнись ты, Катерина, уж тебе на плечо опереться нельзя.
– На грудь, на грудь оперся, люди добрые. Сейчас жене доведу!
– А что, соседушки, отдадим за Антошу нашу Меладу?
– Толик, эй, Толик, отдашь сестру замуж за иностранца?
– Будете с ним лошадиная скорая помощь – по всей округе коней из дыр вытаскивать…
– Я всем, всем хочу помогать! – закричал в восторге Антон. – Потому что мне назначено всюду бить и побеждать Горемыкала! Мы прогоним клопов от Саши и Маши. Я знаю новый хитрый способ. Мы закроем их дом пластичной пленкой и напустим горячего пару, пока они не сварятся насмерть. Мы будем привозить из Америки не дорогой хлеб, а бесплатную траву домашних лужаек и накормим семьдесят семь коров! Мы починим трансформатор в поле и переложим всю гниющую картошку и морковку из мелких погребов в глубокие холодильники! Мы построим у шаше ларек-ресторан и будем продавать мимоезжим шоферам вареные ракушки со дна реки! Мы поставим давилки под каждой яблоней, и они будут сдавливать падающие государственные яблоки в ничейный сладкий сок, и наши дети будут им напиваться! Мы купим лыжный самолет, он будет каждое утро прилетать на Утиное озеро и улетать в Псков, Ленинград, Москву, полный раков. Мы вспахаем…
Он замолчал, словно налетев с разгону на твердую стену тишины. Он посмотрел туда же, куда глядели все, то есть себе за спину. Там стоял покачиваясь Витя Полусветов, в кепке, украшенной осенними флоксами, в парадном пиджаке, в синих шароварах, подаренных, по слухам, братом – танцором из оперы «Майская ночь, или Утопленница». Витя откинул правую руку и запричитал:
– Ой, братцы, держите мою правую, чтоб я этого заезжего хвастуна не убил до смерти!
Федя-партизан, Володя Синеглазов и Толик Сухумин послушно подбежали и повисли на Витиной правой. Он тем временем откинул левую и воззвал:
– Ой, держите мою левую, чтобы я их не искалечил на месте!
Нашлись немедленно отзывчивые держать Витину левую. И так, распятый хмельными миротворцами, Витя обрушил на Антона все, что накопилось у него на уязвленном сердце:
– Кого ты тут расхвастался, недобиток буржуйский? Кого ты к нам заявился нежданно-непрошенно? Последнюю нашу траву захотел для своих котов украсть? Девок наших, самых лучших, задумал заманить своими капронами, да шифонами, да адидасами? Ишь, зародился Никита на волокиту, куры да амуры, да глазки на салазках! А может, соскучился по дедовой мельнице да по магазину? Может, захотел обратно их загрести своей сплотаторской лапой?
Но пьяный Антон не испугался его криков, не растерялся от обвинений, не попятился.
– Молчал бы ты, гонитель свекольного алкоголя! Ты все сумел сделать хорошо для себя и ничего хорошо для других! Ты не умел правильно вспахать поле от сорняковых трав. Ты не умел отдельно посеять свеклу, отдельно – капусту. Ты пьяный разрушил гусеницей сарай Шуткоплоховым и навсегда забыл починить! Ты забыл, как строить наверх и вдаль, а только знаешь, как гоняться по кругу, напуская синий вонючий дым!..
– Да я!.. Да ты!.. Держите меня, братцы, крепче держите! Я забыл, как строить наверх?! А ты?… Кого ты построил за свою страхотно-кошачью жизнь?… Кого ты можешь построить, травоед тонконогий?
– Я могу строить мост!
– Мост??!
– Да. Один могу строить мост. Совсем новый. За три дня. Мне это будет, как кусок пирога.
– Ой, я умру от смеха!.. Ой, отпустите меня, дайте схватиться за живот!
– Мне назначено построить такой мост, который не заденет ни одна льдина. Он будет стоять год за год, слово за слово, а под ним будет катиться бушующий вал, волна за волной!
– Ой, рекламный мужик! Ой, краснобай запевальный! Ой, трепло бушующее!..
– Пусть мне дают только старый свинарник там на пригорке. И немного бревен. И один помощник. Пусть даже инвалид, как Толик Сухумин. Потому что каждое бревно имеет два конца. Одному не взять. Вдвоем мы построим мост из свинарника.
– Анисим, одолжи ему свою шапку! Все слышали, мужики? Бьюсь с иностранцем об заклад. Если он построит в три дня свой свинячий мост – пусть остается с нами. Если нет – я сажаю его в клеть и сам отвожу на автобусный вокзал при всем честном народе. Чтоб он катился отсюда туда, откуда явился. Чтоб духу его заморского здесь не осталось. Не нужно нам его травяных консервов, не козлы мы какие-нибудь – траву есть. Ну что, иностранец? будешь биться об заклад?
Антон повертел в руках подсунутый ему треух, взялся за козырек и вдруг неожиданно для самого себя, как будто подброшенный не своей, а дедовой, в генах упрятанной силой, подпрыгнул двумя ногами в воздух и – в момент приземления – сильно хряснул о землю каблуками и треухом одновременно.
Бабы ахнули восхищенно.
Отпущенный мужиками Витя Полусветов приблизился к нему, стал лицом к лицу, снял свою кепку и ударил ею сверху по треуху с такой силой, что лепестки флоксов подлетели высоко-высоко и закружились над свадебными столами.
Посередине второго дня работы в одночасье кончилось бабье лето. С вечно вражьей западной стороны нашла дождевая морось, потянуло колючим ветром. Струйки дождя стали залетать внутрь сквозь дыры в крыше свинарника. Антон на минуту перестал махать топором, подставил им горячее лицо. Капли зашипели, как на сковородке. Впрочем, возможно, что это был просто шум дождя, падающего на старую дранку. Все чувства притупились от боли в плечах, в локтях, в мозолях.
Толик Сухумин крутился рядом как заведенный, себя не жалел: подносил скобы и гвозди, крутил рукоятку точила, тянул рукоятку пилы, заносил конец бревна. Но все же топор ему было не нацелить как следует одной пятерней. Вся топорная работа («Что тут смешного, Толик? почему нельзя так говорить?») выпадала на долю Антона. Он освоился с ней к середине первого дня и метко всаживал острое лезвие раз за разом в податливую древесную мякоть. Смоляные бруски вылетали из паза, как гладкие детские игрушки, – только раскрась и дари. Кора и щепа устилали пол свинарника. Мужики, проходя по своим делам, заглядывали в окна, качали одобрительно головами.