Седьмая жена
Шрифт:
Иногда Сьюзен после поездки к матери возвращалась заплаканная.
– Представляешь, приезжаю без предупреждения, а у нее стол накрыт на двоих. «Откуда, говорю, ты знала, что я приеду?» – «Я не знала». – «Ждешь кого-нибудь?» – «Нет, поставила просто так, на всякий случай». Подала мне прибор, а тот не убрала. Пустая тарелка пялилась на нас, пока мы ели. А в спальне я заметила, что у нее из-под подушки что-то торчит. Вытянула – отцовская пижама. Кончится это когда-нибудь или нет?
Они много тогда делали, чтобы это кончилось, очень старались, пока однажды, во время увеселительной поездки к морю – кажется, уже с первой парой близнецов, – она не впала в очередное омертвение, и они начали тормошить
– Не стану я его прогонять. Вы вдвоем, а я все одна да одна? Мое горе – это он. Все, что осталось. Я вам не мешаю тискаться там на переднем сиденье, и вы нас оставьте в покое.
– Тискаться, тискаться! – запищали на разные голоса близнецы-3-1. (С близнецами его система нумерации несколько утрачивала стройность, но он справлялся, вводя буквенные добавки – «а», «б».)
Потом она очнулась и весь оставшийся день смотрела на них виноватыми глазами, словно прося прощения за то, что вот всех поучала, а сама опозорилась, сошла на минуту с дистанции, уцепилась за мертвое горе, как за живого человека, и теперь не видать ей очередного приза в этих забываниях наперегонки, потому что игра-то оказалась длиннее и труднее, чем она думала.
Года на три длиннее. Или на четыре? Когда она впервые появилась с тем инкассатором? У инкассатора плечи были тяжелые и круглые, как арбузы, а в глазах стоял какой-то неподвижный желтоватый отблеск, словно там отсвечивали горы перевезенных им чужих денег. Потом еще она открыла несуществующий магазин несуществующей керамики. Дала объявление в газете: требуются продавщицы. Девушки приходили на интервью – она заставляла их рассказывать свою жизнь, ходить перед ней, вертеться так и эдак, раздеваться и примерять вещи из ее гардероба.
После разрыва Сьюзен уехала в Канаду, увезя с собой близнецов, так что у Антона не осталось повода видеться с миссис Дарси. При случайных встречах она не выражала по отношению к нему ничего, кроме презрения и скуки. Он так и не понял, почему же из сотен людей, прошедших через его жизнь, именно она примчалась к нему, когда он погибал в пучине Большого несчастья, ухватила за шиворот, вытащила, откачала, увезла с собой, спрятала во флигеле на просушку и излечение. Пожалела? Вспомнила, как он суетился вокруг нее в первый год ее вдовства? Или ей нравилось заполучить наконец кого-то, в ком воли осталось меньше, чем в ватном зайце?
Он не возражал. Его это устраивало. Неудобство состояло лишь в том, что она-то воображала, будто все уже знает про одиночество и отчаяние, помнит все тропинки, кряжи, ущелья и перевальчики и может вывести потерявшегося обратно на ровные луга. Тянула, дергала, тащила – да все не туда. Она не понимала, что его дыра была куда глубже и безнадежнее. А он не пытался ей объяснять. Он все ждал и ждал удара о дно.
Они сидели, разделенные красной горой омаровой скорлупы, попивали бренди, щипали виноград. Домашний зверинец угомонился, кошки, собаки и птицы расселись по своим любимым обетованным местам, словно поверив наконец, что ковчег не отплывет без них. Теща-3 встала, обошла стол, взяла Антона за палец, потянула за собой в спальню.
Они уже делали это раньше несколько раз. Не очень часто. Не разговаривали при этом, не целовались. Все должно было оставаться в рамках процедуры, необходимой манипуляции по уходу за тленной оболочкой, за скафандром. Не раздеваясь, он лег на спину на кровать, прикрыл глаза. Третий-лишний рвался наружу, как пес на прогулку. Дальше это была уже ее забота – выпускать его, гладить, водить по любимым местам. Похоже, у них был сговор и полное взаимопонимание. Антон в этом как бы не участвовал. Истории Эдипа, Гамлета, Федры и Ипполита не имели к данной ситуации никакого отношения. Там кипели страсти, а у него? И его смешной заскок, извращение, беда тоже были тут ни при чем. Просто он был пуст, совсем пуст, от макушки до пяток. Со времен Большого несчастья шарик в его груди ни разу не вспух хотя бы до размеров дробинки.
Он приоткрыл глаза и увидел, что она и на этот раз почти ничего не сняла с себя. Только блузка была расстегнута. (Корабль входит в опасные воды, спасательные буи рас-чех-ляй!) Широкая юбка, раскинувшись, укрывала его до подбородка. Третий-лишний – неисправимый эгоист – несся где-то в темноте к ему одному видимой цели, не слушая ни окриков, ни команд.
Потом лицо женщины начало меняться. Глаза были все так же зажмурены, и дыхание так же отдувало напрягшиеся в улыбке губы, но теперь отрешенность сделала его совсем чужим. Будто утолщался и темнел слой облаков, будто вражья сила заходила незаметно в город со всех сторон. Снова, как и утром, Антон испытал толчок испуга и забытой злости, снова ему на секунду захотелось напрячься и изготовиться к схватке с неведомым и вездесущим врагом. Но в это время третий-лишний доскакал наконец и в последнем прыжке рванул его с такой неожиданной силой, что Антон весь выгнулся и невольно ухватился руками за нависшие над ним спасительные поплавки.
Слабеющий заговорщик еще пытался куда-то бежать – теперь уже без цели, из одного только чувства долга. Но женщине хватило этих нескольких секунд, вражья сила захлестнула ее, унесла в другой мир, и она стала падать навзничь, соскальзывая, дрожа, повторяя без конца одно и то же: «Подарок, подарок, подарок…»
Он не заметил, когда она уснула. Он все лежал и пытался вернуть обратно, сфокусировать свою промелькнувшую воскрешающую злость. Листва отплясывала на шторе. Веснушки на спине женщины шли кругами, как ожерелье. Он осторожно опустил руку в ее сумку, валявшуюся рядом с кроватью. Нащупал и зажал в горсть ключи. Извлек их наружу. Кровать скрипнула, когда он опустил ноги на ковер. Спящая пошевелилась, выпустила изо рта закушенную наволочку. Он дошел до двери босиком, неся кеды в одной руке, ключи – в другой. Он снова оглянулся. Он не был уверен, что она спит. Он не был уверен, что ему нужно делать то, что он делает. Он нажал локтем на ручку двери и пятясь вышел из спальни.
Обулся он уже в машине. Мотор завелся почти бесшумно. Ему показалось, что штора в окне спальни зашевелилась, и он судорожно нажал на газ, забыв включить скорость. Мотор взревел. Нагретый солнцем дом безмятежно плыл в море листвы.
Он осторожно выехал на улицу.
Каждая встречная машина, казалось, замедляла ход и с подозрением косилась на автомобиль миссис Дарси, которым правил неизвестный мужчина.
Телеграфист лишь мельком глянул на его кредитную карточку и водительское удостоверение и отсчитал пятьсот долларов, присланных женой-1. Но в магазине проката хозяйка заметила, что права просрочены, и замотала головой.
Он на какое-то мгновение обрадовался. Он повернулся и пошел к выходу. Он почувствовал, что слезы снова подступают к глазам. Он вернулся к конторке и отсчитал сумму необходимого задатка, потом рядом – отдельно – набросал такую же кучку купюр. По напряженному лицу хозяйки нельзя было понять, подсчитывает ли она в уме деньги или пытается вспомнить номер телефона полицейского участка. Он добавил еще две бумажки. Она смахнула деньги в ящик конторки и принялась заполнять документы.
Ему достался красно-белый французский LeCar. Мальчишка-служащий снял комочек смазки с подбородка, снисходительно принял десятку и сказал, что «никаких проблем, кто же не знает миссис Дарси, отгоним ей машину и ключи?… в щель для писем?… будет сделано».