Седьмое небо в рассрочку

Соболева Лариса Павловна

– Как тебе вино?

– Великолепное, – бросила она с небрежностью, свойственной людям, искушенным во всех человеческих радостях.

Между ними прочно укоренилась тайна. Леха слышал ее, чувствовал порами кожи, видел и ничего более так не хотел, как разрушить. Он смело сделал первый шаг к разрушению. Дотронувшись своим бокалом до бокала Евы, Леха непринужденно (этому его никто не учил), но с огромной надеждой, которую старался не выдать, сказал:

– Вот если б ты переехала ко мне и занялась заполнением этого сарая, я б исполнил любой твой каприз.

Фактически

предложение сделал, Ева же… прикинулась глухой, вышла на балкон, перегнувшись через перила, глянула вниз. Ну и Шатунов не стал топать ногой, настаивая: скажи немедленно – да или нет. В их отношениях ощущалось столько хрупкости, что разрушить – пара пустяков, для разрушения достаточно неосторожной фразы. Нет, Шатунов тщательно следил за словами. Может быть, когда-нибудь наступит час и Ева со свойственной ей решительностью скажет, не спрашивая его разрешения или согласия: «Я остаюсь навсегда». Он будет терпеливо ждать – так решил тогда.

– Почему не интересуешься, откуда у меня деньги на квартиру? – ушел Леха от животрепещущей темы, зато подошел к Еве близко-близко.

– Да плевать, откуда деньги. – Ева поставила бокал на пол, обняла его за шею. – Плевать на квартиру. Меня устроила б и кочегарка, там тепло.

– А если я вор?

– Кого сейчас этим удивишь? Уж точно не меня. Лишь бы тебе в дерьмо не вляпаться из-за бабок.

– Ты сегодня идеально плохая барышня. Плевать, дерьмо, бабки – что за выражения?

Конечно, замечание он сделал в шутливой форме, Ева приняла игру: нахмурила брови, надула губы.

– Потому что я злая. Я ждала тебя три часа! Это подвиг.

Потерю времени он компенсировал длинным поцелуем, потом, когда Ева спрятала лицо на его груди, он все же еще раз робко бросил пробный камешек без шуток:

– Я не знаю, кто ты, где живешь и с кем. Не знаю, чем занимаешься, чего хочешь, но… мне очень хочется, чтоб ты не уходила… никогда.

– Это невозможно. Пока невозможно…

Леха не засомневался в ее искренности, она действительно сожалела, стало быть, честна по отношению к нему. Он с благодарностью целовал ее губы и увлекал к единственному предмету мебели – широкому дивану. А Ева вдруг притормозила, отстранилась и заговорщицки прошептала:

– Тебе не кажется, что здесь кто-то есть, кроме нас?

– Кто же? – вторил он ей.

– Эхо. Эхо бессовестно подглядывает за нами.

– Ты стесняешься эха?

– Немножко.

– Мы погасим свет…

Она приходила к нему ночью и нерегулярно, не предупреждая, когда ее ждать. Поэтому он ждал каждый вечер. Иногда между встречами были очень длительные промежутки, но Шатунов терпеливо ждал и ни о чем не расспрашивал, ждал, когда она поймет, что он и только он достоин ее и нужен ей. Порой казалось, ее появления – плод воображения, Евы нет, она не могла быть реальностью, потому что была совершенством в его представлении. Но у любого проявления есть причины, следствия и последствия, пока они были недоступны Леньке. И вот однажды весь этот мир – тяжелый и грязный на работе и кристально чистый с Евой, но любимый со всеми «но», –

рухнул в одночасье.

– Шатунов Леонид Федорович?

– Да…

– Вы задержаны по подозрению в убийстве…

Часть третья

Рассерженные

1

Люка забежала в дом, кинула сумку в угол и в изнеможении рухнула на диван лицом вниз, еще и голову закрыла обеими руками, будто кто-то собрался ее поколотить, а она защищалась. Скорей всего девушка отгораживалась от ужасного мира, который приносил одни разочарования.

Через паузу вошел и Хок, не столь экспрессивно выражая свое состояние. И ему понадобилась поддержка в буквальном смысле, присесть – не присел, а вот спиной он упал на стену и выпустил из рук лямки рюкзака, который громко бухнулся у его ног.

До сих пор не верилось, да нет, в голове не укладывалось – Гектор убит. Эта рана над ухом… конечно, она от пули.

Гека застрелили. Да, наемный убийца, киллер, ассасин – хоть как называй, окружая ореолом романтики душегубство, но тот, кто по роду деятельности нес смерть и считал себя неуязвимым, заурядно пал от обычной пули.

С Хоком столбняк случился, он не отрывал глаз от маленькой дырочки над ухом Гектора, в то же время понимал: нужно бежать, пока их не заметили рядом с трупом. Примерно в пятистах метрах, в кафе под открытым небом несколько человек наслаждались напитками и разговорами, они могли увидеть Хока с подругой, потом опознать и тогда…

Тем временем Люка судорожно обыскивала карманы Гектора, она очень торопилась, нервно озиралась. Она же и толкнула неподвижного Хока в плечо, на бегу бросив одно слово: «Бежим». На автопилоте он кинулся за ней. Люка села за руль, ему пришлось довольствоваться пассажирским местом, да он, собственно, и не возражал…

Стоял Хок долго, то глядя в пол, то на Люку. Кому-то нужно брать голову в руки и думать, как быть, и, наверное, принимать решения должен он, мужчина.

– Люда… нам сейчас надо дергать отсюда.

Хок впервые назвал ее по имени, от которого она, признаться, отвыкла. Люка перевернулась на спину и посмотрела на него с интересом, а может, с подозрительностью. Недоверие у нее в крови, недоверие и готовность к осечкам. Он давно заметил, что сначала она провернет ситуацию в негативном ключе, только потом подпустит немного, совсем чуть-чуть, позитива. И наверно, это правильно: лучше готовиться к худшему, а хорошее… хорошее принимается без оговорок.

– Кто тебе сказал мое имя? Гек? – спросила она.

– Нет. Вернее, услышал от него, но когда он случайно оговорился, так что не щурься, будто я засланный казачок.

Установка Гектора: никто не должен знать настоящих имен и фамилий. Потому что, если кто-то из команды попадется, то его хоть стреляй, а сообщников он не назовет. Разве не здравый смысл руководил им? Конечно, Гек имена и фамилии знал, видимо, доверял единственному человеку – себе. Чрезмерные меры предосторожности его же и уничтожили.