Седьмое знамение
Шрифт:
– Это плохо, – посочувствовал Борис.
– Да, – согласилась она. – Но я не могу разговаривать о ней с папой, он сразу расстраивается и становится сам не свой. Поэтому я не знаю, как они познакомились, как поженились, как жили вместе до того, как родилась я.
После яиц они приступили к нарезке соленых огурцов.
– А почему ты никогда не показывала мне ваши фотографии? – спросил Борис. – Мне давно интересно на них посмотреть!
– Не знаю, – пожала плечами она. – Как-то не было случая. Потом когда-нибудь покажу, если ты не передумаешь. Только не вздумай спрашивать у папы – расстроишь его и доведешь до слез.
– Хорошо, не буду. А ты не забудь
С огурцами они справились быстро, как и с луком, и с колбасой. В большой миске возвышалась уже основательная гора крошева. Фаина доверила мужским рукам открыть банку зеленого горошка, слила в раковину воду и высыпала горошек в миску. Смазала салат сметаной, размешала, закрыла крышкой и засунула в холодильник. После этого они уселись чистить картошку для пюре. У Фаины это получалось намного ловчее, но и от Бориса была кое-какая польза.
– Я знаю только, что мама погибла, попала под машину, – продолжала Фаина. – Я тогда была совсем младенцем. Папа вырастил меня. С Божьей помощью, конечно. В Разовке тогда еще не было церкви. Она появилась… Вообще-то я не помню, когда точно она появилась, и когда у нас образовалась община – по-моему, очень давно. Вместо садика папа поручал меня жене отца Виктора, матушке Евгении. Она там смотрела за всеми детьми в общине, и это было гораздо лучше, чем садик. Мы не только готовились к школе, но и занимались полезными делами, и пили чай с вареньем и конфетами, и слушали рассказы о Боге и о церкви.
– Значит, ты с детства растешь в такой атмосфере.
– Да, с такого глубокого детства, что мои самые давние воспоминания связаны с нашей общиной.
Но Борис все еще не понимал:
– Минуточку. Что за община, если в Разовке еще не было церкви?
Фаина вздохнула от его тупоумия:
– Церкви, то есть храма, правда, не было. То есть она была когда-то, а потом ее разрушили. А община осталась. Люди собирались в доме старосты, продолжали сохранять традиции православия и добиваться возвращения церкви в деревню. Наконец, им разрешили устроить что-то вроде молельного дома и прислали священника, а несколько лет назад появилась возможность и храм восстановить. То есть не воссоздать его таким, каким он был раньше, а построить на его месте новый. Ну, ты его видел. Маленький такой, новенький, красивый.
– А отец Александр? – ревниво поинтересовался Борис.
– А что отец Александр? Он наш священник, мы его любим, уважаем и почитаем.
– И ты тоже его любишь?
– Я – в первую очередь.
– Понятно, – скрипнул зубами Борис.
Дело в том, что, хотя они встречались еще не так долго, у него успел развиться в отношении Фаины инстинкт собственника. По его мнению, Фаину открыл он, а посему она принадлежала ему, целиком и полностью. И каждый представитель ее общины, на его взгляд, покушался на девушку. Они, конечно, не были такими красавчиками, как Борис, но зато обладали в глазах Фаины неоспоримым преимуществом – они верили в Бога. А позиции Бориса были довольно-таки шатки. Он зависел от воли Фаины, а они – нет. Больше того, это она от них зависела и им подчинялась.
Вместе с картошкой она вымыла и поставила вариться рис. На этом их основная работа заканчивалась – в готовое пюре надо будет выложить сардины в масле, а в рис накрошить вареных яиц и смазать маргарином. Но Борис и Фаина из кухни не ушли. Они продолжали сидеть за столом, в фартуках, глядя друг на друга: Борис – ласково, Фаина – недоверчиво, но не испуганно. А чего ей бояться – у себя дома, да еще на кухне, где так много оружия защиты, если, конечно, она решится им воспользоваться. Да и он, Борис, вроде
– Где ты училась рисовать? – спросил Борис.
– Нигде, – ответила она. – Знаешь, в школе никто никогда не замечал, что у меня, может быть, есть какие-нибудь способности. Учитель рисования ничем меня не выделял среди других. А может быть, даже скорее всего, тогда во мне не было никаких способностей. Они проявились только в те дни, когда храм в Разовке начали восстанавливать. Для росписи к нам прислали художницу с высшим образованием, она училась где-то в академии, в Москве. Кроме того, она еще и хорошо поет в нашем хоре. Я смотрела за ее работой, и вдруг… Наверное, именно это и называют вдохновением! У меня как будто открылись глаза, я очень ясно увидела, что хочу изобразить и как это сделать. Наша художница одобрила мои попытки и с тех пор помогает мне, всегда подсказывает. Я поняла, что это – мой путь. Он приближает меня к Богу, может быть, даже лучше, чем молитва. Я мечтаю когда-нибудь создать цикл икон для разовского храма.
Она помолчала, и ее личико омрачилось.
– В чем дело? – поинтересовался Борис.
– Да так, – ответила она. – Ерунда. А впрочем, нет, не ерунда. Знаешь, некоторые священнослужители, и особенно монахи, я их много уже успела повидать, считают, что женщинам нельзя писать иконы. Когда они мне это сказали, я так расстроилась! Ведь среди них были три праведника, всеми уважаемые старцы. Правда, отец Александр успокоил меня – он сказал, что Господь со временем нас рассудит, и если правда на моей стороне, то я достигну цели. Это меня обнадежило, но не до конца.
– Почему?
– А вдруг в Разовке когда-нибудь появится священник, который думает точно так же, как те старцы? Тогда он, не дай Бог, выкинет из церкви мои иконы, потому что они будут написаны женщиной!
– Этого никогда не будет. Не забивай себе голову кошмарами и не принимай близко к сердцу отношение к тебе кучки мракобесов.
– Это не кучка мракобесов, – заступилась за них Фаина, но не очень решительно. – Они – уважаемые люди. Но… они ведь монахи. А монахи всегда считают женщину существом нечистым. А если точнее – исчадием ада, призванным сбивать праведников с пути истинного.
Борис улыбался тихо:
– Ну вот, а ты говоришь – не мракобесы.
– А откуда мы знаем, вдруг они правы, – заявила Фаина.
Борис не выдержал и усмехнулся. Эту девушку нелегко было убедить в чем бы то ни было, и еще труднее было ее переубедить.
– Фаина, окружающий мир меняется гораздо быстрее, чем твоя любимая церковь. Церковь приспосабливается к темпу жизни с заметным трудом.
– А зачем ей приспосабливаться? – не поняла Фаина. – Ее ценность в том, что в традиционном укладе сохраняется духовность.
Борис покачал головой:
– Заблуждение, Фаина. Духовность не зависит от уклада. В самых традиционных семьях попадаются настоящие чудовища, а на помойках могут вырасти лилии. В жизни людей просто с течением времени, с историческими переменами происходят необратимые изменения. Сейчас трудно представить себе, что когда-то вполне официально женщина не считалась человеком. Поэтому в наши дни цивилизованным людям кажется дикостью то, что до сих пор на гору Афон еще не ступала нога женщины – нечистого существа, а ведь там есть монастыри – замечательные памятники архитектуры. А бедные несчастные женщины лишены возможности увидеть их вживую. По-моему, это уже не традиционный уклад, а мракобесие.