Сегодня - позавчера 2
Шрифт:
Я встал, в полный рост прошёлся позади залегших штрафников.
– Что, ребята? Ссыте, когда страшно? Тогда долго лежать не советую - примёрзните концами к земле.
Перед моим лицом пролетела трассирующая пуля. Я махнул рукой, словно отмахивался от назойливой мухи.
– Долго лежать будем? Или опять я за вас всё делать один должен?
– Пошёл ты!
– зло крикнул в ответ один из бойцов.
– Я-то пойду. Без проблем. А вы со мной пойдёте? Или так и будите тут отморожение сосисок зарабатывать?
Молчат. Головы за кирпичи прячут. Страшно им. Так и мне страшно. Все внутренности в ледяной комок сжались. Но - НАДО! Федя - НАДО!
Вставай, страна огромная!
Вставай, на смертный бой!
С фашисткой силой тёмною,
С проклятую ордой!
Это я запел, когда переходил через осыпь кирпичей, что было когда-то зданием. Я так боялся, что не пел, а ревел раненным медведем. Казалось мне, все стволы всех немцев сейчас повернулись на меня, тысячи пуль летят только в меня, в меня одного!
Пусть ярость благородная
Вскипает как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
Поднялись следом немногие: политрук, Прохор, ротный на правом конце цепи, Брасень - на левом. Прохор, кстати пел таким мощным голосом, что Паваротти, наверное, курит нервно в сторонке, а Баскова уже реанимация увезла. Не голос - паровозный гудок. Но, следом ещё десятки глоток завыли, захрипели, заорали, в песню выплеснув свой страх, свою злость.
Я шёл демонстративно парадно - флажёк бьётся над головой, пулемёт на плече, спина прямая, плечи развёрнуты, ноги чеканят шаг, насколько это возможно в валенках.
Вот и все поднялись! Идут с перекошенными лицами. Больше нет нужды в этом дурацком спектакле "презрения смерти".
– Ура!
– взревел я и перешёл на бег. Осталось полсотни метров до мелькающих касок врагов, рванул во все лодыжки!
Заметил подходящую цель, рухнул на колено, рубанул из пулемёта - аж каска немца подлетела. А меня отдачей опрокинуло - стрелять из пулемёта с рук ещё и научиться надо. Перекатился пару раз, вскочил, ещё пару раз прыгнул и вот я уже завис над их окопом, залил его свинцовым дождём из ДТ, на этот раз приняв отдачу в расчёт, наваливаясь на пулемёт всем телом. ДТ оказался прекрасным "окопным помелом" - окоп чист. В том смысле, что живых больше нет. Пора дальше!
Огромной силы молот лупанул меня в грудь, снося с ног. В глазах потемнело. Отхватил я опять пулю в бронник. Судя по удару и углу "прихода" по мне попал с верхнего этажа или снайпер, или пулемётчик. Я совсем натурально, совсем без усилий изображал покойника. Блин! Я даже дышать не мог и ничего не видел. Зато слышал:
– Ура! Суки! Ма-а-а-м-а-а! А-ах-х! У-у-у-р-роды-ы!
И всё это пронеслось мимо меня.
– Живой?
– спросил над моей головой голос. Я закивал головой, а голос Прохора ответил:
– Живой он! Помоги убрать его отсюда! Видишь - снайпер его сверху подстрелил.
Меня подняли, поволокли. От тряски и боли потерял сознание.
Судьба Голума.
(наше время)
Предательство.
Разбудил меня датчик движения. Я глянул на экран. Кум стоял у ворот, махал рукой камере. Я метнулся к холодильнику, накидал на стол закуси, початую бутылку, пошёл открывать ворота.
– И чего тебе не спиться?
– Как тут спать? Байкер мне покоя разве даст? Но, теперь-то он влип по-крупному!
– Опять?
– Да, "перехват". По его тело.
Именно "тело", не "душу". Интересная оговорка.
– Что он, байк мэра увёл?
– Не, он теперь душегубом заделался. Двоих человек завалил. Пытал, а потом сжёг.
– Да ты что! Вот изверг. А вроде, мелким пакостником был.
– Все они с мелочи начинают.
Когда выпили по первой, я спросил:
– Как ты меня нашёл?
– Ты не забыл, кто я?
– спросил он меня, но сам же и ответил, - Я - опер. И я же тебя сюда устраивал. А на каком именно ты объекте чалишься - дело техники.
– Ну, да. А в честь чего пьём?
– Помянем душу неплохого, в принципе, парня.
– Ты про Байкера? А его уже завалили?
– Вот то-то и оно. Если я его до утра не закрою - его завалят.
– Кому же он так насолил?
– Вить, может, хватит ломать эту комедию?
– О чём ты?
– удивился я.
– Я ж говорил, терпеть вас не могу, правильных. Запуты от вас самые мутные. И всё на ангельском глазу.
Он сам себе вылил остатки водки в стакан, махнул залпом, поморщился.
– Ты же кум мне! Ты сына моего крестил, - сказал я.
– И что? Ты можешь теперь людей мочить направо и налево? Хер ты угадал!
– он хлопнул по столу рукой.
– Я их не убивал!
– А это уже не важно! Если тебя не закрыть за толстые стены - карачун тебе конкретный!
– А почему ты не спросишь - "за что я их?".
И тут вдруг до меня дошло.
– Ты знал! Ты с самого начала пас меня! Ах ты, сука! А ещё родственник! Ты ж ведь знаешь, кто убил мою жену, твою сестру?!
Он молчал. В глаза не смотрел.
– И знал, что этот пацан не при делах? Этого чмыря с запиской ты подослал? Пацан - при чём?
Он не отвечал. Рука у правого бока, кобура расстёгнута.
– Я-то - ладно, но она тебе - сестра! Наш сын - твой крестник! Почему?
– Ты знаешь, кто они? Ты знаешь, что это за люди?
– Пох! Понимаешь, пох!
– А мне нет, - закричал он, - и тебе воду баламутить не позволю!
– "Не позволишь" ты! За что ты меня ненавидишь? За что этого парня ненавидел?