Сегодня – позавчера
Шрифт:
Натан выглядел одновременно сердитым, растерянным и обиженным, но голос был твёрд.
– Кузьмин был не столько ранен, сколько контужен. И что там в его голове сейчас происходит – непонятно.
– Как и у всех нас, – перебил его Синицын, – ближе к делу.
– Выписать его не могу, но и удержать его невозможно – опять под бомбы полезет. Его прямо к ним тянет.
– Это как? – удивился комбриг.
– Это не тот ли старшина, что своим видом ожившей мумии всех немцев распугал? – встрял ещё какой-то тип с тремя шпалами и огромной звездой на рукаве, – Он самый? О, Александр Дмитриевич, этот старшина уже успел отличиться.
– А почему как мумия?
– Так в бинтах с ног до головы, ноги-руки не гнутья из-за гипсов.
– Да, старшина. Такие люди нам нужны. Считайте вопрос решённым. Что, военврач?
– Я его не могу выписать, – упрямо заявил Натан.
– Да вы что, издеваетесь? – комбриг как-то весь приподнялся. Казалось, он стал коршуном. Сейчас как кинется на Натана, перья только и полетят.
– Он может заниматься делами вашего ведомства, но останется под наблюдением. Каждый день должен являться на приём.
Комбриг стал обычным. Даже усмехнулся.
– Пойдёт. Так бы и сказали, что переводите его на дневное. Так, старшина. Слушай мою команду: завтра, в 8-00, в кабинете военкома как штык!
– Есть как штык! Благодарю!
– А вот это лишнее. Пойдёмте, товарищи. Натан Ааронович, у вас есть ещё подобные бойцы?
– Настолько же контуженных нет.
– Жаль. Мне бы тыщоночку «настолько же контуженных» и остальных можно ставить на заготовку берёзовых крестов.
Из коридора раздался дружный смех. Это хорошо. Но не очень. Как я понял, комбриг думает, что немчуру остановили? Его ждет разочарование. Кадровая армия мирного времени тормознула вермахт, но и сама растерзана, как тузикова грелка. Перегруппировка Гудериана под Киев – миллион у нас минус. Огромная кровоточащая дыра на юго-западе и жиденький заборчик на смоленской дороге. Времени мало. Не сформирует комбриг своей бригады – по частям под танки бросят. Тьфу-тьфу, не дай бог. Но времени мало. Его уже практически нет.
Спать. Срочно. Когда ещё придётся. С завтра – цейтнот.
Встать в строй!
Утром я, как пан-король, на полуторке был доставлен к военкомату. Народ вокруг военкомата роился в невообразимых количествах. Многоголосый их говор сливался в один большой шум. Подобное меня всегда бесило, уставал от этого сразу. Провожаемый десятками пар любопытных и удивленных глаз (я в больничной коричнево-полосатой пижаме), я прошёл в военкомат. Меня немного «потрясывало», как всегда перед собеседованием с людьми, от которых хоть немного зависела моя судьба. Нашёл нужный кабинет, коридор перед которым был плотно упакован молодыми (и не очень) людьми. Протолкнуться я бы не смог. Стал ждать. Часов у меня не было. Опаздывал я или нет, не знал. Но проявить непунктуальность не хотелось. Поэтому, набравшись наглости, тормознул солдатика с двумя тре угольниками на петлицах. Выбрал его за несоответствие молодого лица и сосредоточенность на этом самом лице (типа сильно занятой).
– Слушай, дружище, меня в восемь ноль-ноль военком ждать должен. С комбригом.
Солдатик испуганно выдернул рукав из моих пальцев, сменил испуг на лице презрением, с которым
– А народный комиссар обороны тебя там не ждёт? – процедил он сквозь зубы.
– Не советую ёрничать, мальчик, у меня это лучше получится. Иди, доложи: старшина Кузьмин прибыл. Если ты не понял – старшина Кузьмин – я. На внешний вид не смотри, я из госпиталя.
Когда я его назвал «мальчиком», лицо его побагровело. Но дальнейшие слова охладили пыл.
– Тут много всяких дожидается. Постарше званием старшины. И ничего, ждут.
– Не всем указано явиться лично пред очи ровно в восемь нуль-нуль, как мне. Ты мне долго мозг парить будешь? Туда же всё одно идёшь. Вот и скажи.
– Посмотрим.
Минут через пять дверь открылась:
– Старшина Кузьмин!
– Здесь! Ну-ка, ребятки, пропустите будущего героя штурма Кенигсберга и Берлина!
Ответом был взрыв хохота, но людская стена раздалась в стороны.
– Прямо в пижаме на штурм пойдёшь?
– А-то! Это оружие массового поражения – меня увидят, со смеху помрут. А гипсом – добью!
Двери захлопнулись за мной. Оказался я в «приёмной». Небольшая комната, мужик с двуми кубиками на воротнике и звездой на рукаве за столом, заваленном папками и бумагами. Мужик поднял красные, как заплаканные, глаза, но черные круги вокруг глазниц говорили – краснота от недосыпа.
– Старшина Кузьмин.
Мужик кивнул головой на дверь. Я дошёл, открыл. Тоже небольшой кабинет. «Т»-образный стол, стулья вдоль стены, ковровая дорожка. За столом двое – комбриг Синицын и, видимо, военком. Геометрические фигуры в петлицах совпадали, но как обратиться? Кто он – полковник, комбриг или вообще какой-нибудь интендант какого-то ранга? И что они так намудрили?
– Старшина Кузьмин прибыл! – доложил я.
– Это тот самый? – спросил военком у комбрига.
– Ага, – комбриг кивнул, не глядя на меня, отхлебнул из стакана в подстаканнике парящую коричнево-прозрачную жидкость, наверно, чай.
– Почему в пижаме?
– Обмундирование пришло в негодность полностью. Меня из него вырезали.
– Так сильно побило? Служить сможешь?
– Так точно!
– Эк, ты! Для старорежимника молодоват. Какая воинская специальность?
Я пожал плечами:
– Меня контузило. Не помню ничего о прошлом своём. Память как отшибло.
– Ну и как он учить новобранцев будет? – это уже к комбригу вопрос. А тот у меня спрашивает:
– Совсем отшибло?
– Я не знаю. Так вроде не помню, а вроде и знаю всё. Портянки руки сами наматывают, бреюсь сам, люди мне подчиняются почему-то. А я даже в знаках различия перестал разбираться. Вот вашего звания не знаю.
– Чудно. Тут помню – тут не помню. И что ты так за него просишь? Может пусть подлечится?
– Петь, ты сам подумай – полный вокзал командиров, а на станции – паника. А этот только с того света – а в кулак всех собрал и путь заставил чинить. Он и в атаку бы баб повёл. И пошли бы. За таким пойдут. Так старшина?
Я пожал плечами:
– Мне попробовать надо. Я же из любопытства туда поехал – душат меня больничные стены. Гляжу – бабы орут, тип в черной форме – орёт, все бегают, глаза потерянные. Встряхнул их, отвлёк, они послушались, работать стали, бойцов отловил – бегали вокруг, как лошади при пожаре. К делу их пристроил. Оно ведь как – человек при деле и не думает ни о чём ином. Некогда ему бояться.