Сегун. Книга 2
Шрифт:
– Нет, Фудзико-сан, он никогда не убьет меня. К сожалению. Он отправит меня к эта, если получит достаточно оснований и разрешение господина Торанаги, но никогда не убьет.
– Разве измена с Андзин-сан недостаточное основание?
– О, да.
– Что тогда случится с вашим сыном?
– Он унаследует мой позор.
– Пожалуйста, скажите мне, если заметите, что Бунтаро-сама заподозрил измену. Пока я наложница Андзин-сан, мой долг – защищать его.
«Разумеется, Фудзико-сан, – подумала тогда Марико. – И это даст вам повод отомстить человеку, возведшему обвинения на вашего отца, чего вы так хотите.
– Я не боюсь его, – повторил Блэкторн.
– Я знаю, – простонала она – боль разливалась по ее телу. – Но, пожалуйста, остерегайтесь его ради меня.
Блэкторн направился к двери.
Бунтаро ждал его в сотне шагов от дома, на тропинке, ведущей к деревне, – кряжистый, огромный, смертельно опасный. Сбоку от него стоял телохранитель. Занималось облачное утро, рыбацкие лодки уже направлялись к отмелям, море было спокойно.
Блэкторн скользнул взглядом по луку в руках Бунтаро, его мечам, клинкам телохранителя. Бунтаро слегка покачивался, и это внушало надежду, что он даст промах, позволив подобраться к нему поближе. Около тропинки не было никаких укрытий. Не заботясь о дальнейшем, Блэкторн взвел курки обоих пистолетов и наставил оружие на самураев.
«К дьяволу укрытия!» – решил он, страстно желая крови и смутно догадываясь, что совершает глупость, что у него нет шансов против двух самураев и дальнобойного лука и нет права вмешиваться. И вдруг Бунтаро, пока еще недосягаемый для пистолетного выстрела, низко поклонился ему, и телохранитель сделал то же самое. Блэкторн остановился, заподозрив ловушку. Он огляделся: никого вокруг. Словно во сне, он наблюдал, как Бунтаро тяжело рухнул на колени, отложил лук в сторону и поклонился ему смиренно, как крестьяне кланяются своему господину. Телохранитель последовал примеру хозяина.
Блэкторн оцепенел. Убедившись, что глаза не обманывают его, он медленно пошел вперед, держа пистолеты наготове, но дулами вниз, поскольку все еще опасался подвоха. На расстоянии пистолетного выстрела он остановился. Бунтаро не двигался. Обычай требовал, чтобы Блэкторн встал на колени и ответил на поклон, ибо они с Бунтаро были равны или почти равны, но капитан не мог понять, почему должен разводить все эти церемонии, когда вот-вот прольется кровь.
– Вставай, сукин сын! – Блэкторн приготовился спустить оба курка.
Бунтаро не издал ни звука, не шелохнулся, не поднял склоненной головы, не оторвал рук от земли. Кимоно его на спине взмокло от пота.
– Нан дзя? – Блэкторн умышленно использовал самую оскорбительную форму вопроса «что такое?», рассчитывая, что это заставит Бунтаро вскочить, начать схватку, так как понимал, что не сможет застрелить врага, пока тот стоит на коленях и только что не отбивает лбом поклоны.
Затем, сознавая, что неприлично стоять, пока они на коленях, и что нан дзя прозвучало почти невыносимым и, конечно, ненужным оскорблением, Блэкторн опустился на колени, не выпуская пистолетов, положил обе руки на землю и поклонился в ответ.
Потом сел на пятки.
– Хай? – спросил он с вынужденной вежливостью.
И сразу же Бунтаро забормотал что-то, жалко извиняясь. За что и почему, Блэкторн до конца не понял. Он уловил отдельные слова, среди них много раз «саке», но, вне всяких сомнений, это были извинения и смиренная просьба о прощении. Бунтаро все говорил и говорил. Потом умолк и опять опустил голову в пыль.
К этому времени ослепившая Блэкторна ярость уже прошла.
– Сиката га най, – хрипло произнес он, что могло означать: «Ничем не могу помочь», или «Что тут поделаешь?», или «А что вы могли сделать?». Капитан все еще не знал, как расценивать извинение. Не часть ли это ритуала, предваряющего поединок? – Сиката га най. Хаккири вакарану га симпай сурукото-га най? (Чем тут поможешь? Я не совсем понял, что к чему, но не беспокойтесь.)
Бунтаро поднял глаза и снова сел.
– Аригато-аригато, Андзин-сан. Домо гомэн насаи.
– Сиката га най, – повторил Блэкторн и, когда стало ясно, что извинение было искренним, возблагодарил Бога за то, что обошлось без дуэли. Он знал, что не имеет никаких прав, что вел себя как безумец и что единственный способ с честью выйти из положения – придерживаться чужих правил. А значит, иметь дело с Торанагой.
«Но почему вдруг извинения? – пытал он себя. – Подумай. Ты должен научиться думать как они».
Тут его осенило. «Должно быть, потому, что я – хатамото, а Бунтаро – мой гость. Он нарушил мое ва, гармонию моего дома, оскорбил меня. Следовательно, он не прав и должен извиняться, что бы ни затаил в душе. Он вынужден принести извинения как самурай самураю, гость хозяину…
Постой-ка! Вспомни: их обычаи дозволяют напиваться, это не считается большим грехом, они полагают, что пьяный не несет ответа за свои действия. Не забывай, что, нагрузившись до беспамятства, ты еще не теряешь лица. Вспомни, как легко на корабле Марико и Торанага отнеслись к тому, что ты отключился. Они изумлялись, но не брезговали, как водится у нас.
А разве ты не виноват? Разве не ты начал эту попойку? Не ты бросил вызов?»
– Да, – сказал он вслух.
– Нан дэс ка, Андзин-сан? – спросил Бунтаро, глядя на него налитыми кровью глазами.
– Нани мо. Ватаси но касицу дэс. (Ничего. Это была моя вина.)
Бунтаро покачал головой, отрицая: нет, это была только его вина. И снова извинился с поклоном.
– Саке, – бросил Блэкторн, чтобы покончить с этим, и пожал плечами: – Сиката га най. Саке!
Бунтаро поклонился и снова поблагодарил его. Блэкторн встал, вернув поклон. Бунтаро с телохранителем поднялись вслед за ним. Оба поклонились еще раз, и он снова ответил на поклон.
Наконец Бунтаро повернулся и, шатаясь, побрел прочь. Блэкторн не трогался с места, пока тот не удалился на расстояние полета стрелы, и долго ломал голову над тем, действительно ли самурай упился вдрызг, как представлялось со стороны. Потом пошел домой.
Фудзико была на веранде, приветливая и улыбающаяся, как всегда. «О чем она на самом деле думает?» – спросил он себя, здороваясь с ней и выслушивая утренние приветствия.