Секира и меч
Шрифт:
Рахиль сказала ему:
— Радуйся, дедушка! Ты был прав. Наш Самсон сегодня почувствовал боль.
Захария, улыбаясь, подошел к Глебу и велел ему подвигать рукой. Но у Глеба ничего не получилось.
Старик сказал:
— Забудь, юноша, печаль! Вслед за болью придет исцеление…
И он, попросив Рахиль ему помочь, перевернул Глеба на бок. Осмотрел рану на пояснице.
Ощупывая края раны пальцами, старик приговаривал:
— Мне удается врачевать овец, ослов и лошадей.
— Конечно, дедушка! — поддакивала Рахиль. — Разница небольшая.
Захария подвинул поближе к себе светильник и прокалил на огне острие ножа.
И сказал:
— Я чувствую уплотнение. Оно и мешает тебе, герой. Я разрежу его. И посмотрим, что из этого выйдет. Не бойся.
— Не боюсь, — сказал Глеб и стиснул зубы.
Старик ткнул в какое-то место ножом, и Глеб почувствовал, как по пояснице потекло что-то горячее.
— Это старая мертвая кровь, — объявил Захария. — Ее много здесь собралось после удара, и она сдавливала тебе спинной мозг. Все будет хорошо, Самсон.
Глеб улыбнулся и простонал:
— Я и сам это чувствую, — и тут он приподнял руку и погладил Захарию по плечу. — Ты великий целитель, дедушка!
Старик засмеялся:
— О нет! Я простой пастух! Вот если б ты видел, что творит Илия в Газе!.. Вот это лекарь!
Рахиль радовалась за Глеба:
— Дедушка! Ты видишь? Он гладит тебя рукой…
— Вижу, вижу, овечка! Не волнуйся! Твой герой еще совершит немало подвигов. Я знаю это.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Рахиль. — Ты прочитал об этом в книгах, когда пас овец?
— Нет, я вижу! У него незапятнанное сердце. Меня удивляет, почему этого не видишь ты…
Они наложили на рану тугую повязку и осторожно положили Глеба навзничь. У Глеба был мокрый лоб, и Рахиль промокнула его тряпицей. Глеб удержал ее рукой за плечо и благодарно поцеловал ей нежный локоть.
Старик сделал вид, что этого не заметил.
— Пошевели-ка, юноша, ногой.
Глеб пошевелил.
— А теперь другой пошевели.
Глеб пошевелил и другой ногой.
Захария довольно засмеялся:
— Через день-два ты уже будешь сидеть. А еще через неделю я возьму тебя с собой пасти овец. Ты видел когда-нибудь курдючных овец?.. Я тебе покажу…
Старик ушел, а Рахиль еще долго крутила жернова мельницы. Под звук жерновов Глеб и заснул…
А ночью в темноте проснулся: у себя на ложе, за очагом, плакала Рахиль.
Глеб сказал:
— He плачь. Зачем лить слезы, если ничего уже не переменишь?..
Она, и правда, скоро перестала плакать. И вдруг пришла к Глебу. Он увидел ее в полумраке жилища. Ночь на дворе была светла, и свет падал в окно.
Рахиль была в некоей светлой неподпоясанной
Все еще всхлипывая, Рахиль тихонько легла рядом с Глебом и положила голову ему на грудь. Он почувствовал приятный запах ее волос и закрыл глаза.
Она сказала:
— Я не могу не плакать. Днем еще как-то креплюсь, а ночью… все наваливается на меня…
— Все пройдет, — сказал Глеб слова, которым и сам не очень-то верил.
Рахиль опять заплакала:
— Я сегодня перебирала белье в сундуке и нашла пеленки. Они все еще хранят запах моего малыша. А его уж нет… И подушка, на которой я его убаюкивала, пахнет им… Я зарываюсь лбом в эти старые пелена и вдыхаю родной запах, я обнимаю подушку и целую ее, а ребеночек мой… уже в склепе… О, я не выдержу этого!..
— Все пройдет…
А она все шептала:
— Если б не ты, и меня бы не было. И вот я думаю: может, это было бы хорошо, чтоб меня не было. Зачем мучиться? Лучше было б мне тогда умереть.
Глеб погладил ей волосы:
— В любом случае лучше жить. А ты еще совсем молода. Ты родишь другого ребенка.
Эти слова как будто успокоили Рахиль, и она тихо уснула у Глеба на широкой груди.
На следующее утро Глеб попробовал сесть. С его могучими руками это оказалось нетрудно. Сидя на ложе, Глеб улыбнулся солнцу, заглянувшему в узкое окно. Глеб оглядел глинобитные стены и подумал, что они давно ждут прикосновения руки мужчины: во многих местах стены растрескались, и в трещинах ползали какие-то жуки.
Рахиль принесла ему молоко, овечий сыр и лепешку. И сказала с просветленной улыбкой:
— Вот ты уже сидишь!.. А когда я везла тебя на тележке, думала — не довезу.
Глеб не ответил. Он улыбнулся Рахили и, дотянувшись до полки, снял с нее какую-то книгу. Раскрыл посередине:
— Вот смотри… алеф… А это — бет!.. А тут — гимел!..
Рахиль оставила еду возле него и вышла. Когда она вернулась, в руках у нее была некая одежда.
— Это тебе, — сказала Рахиль. — Если так дела пойдут и дальше, то уже завтра ты захочешь выйти из дома.
Глеб сказал:
— Но это не моя одежда.
— Я знаю, — как-то грустно ответила Рахиль. — Но твоя одежда — одежда крестоносца, врага — для прогулок по селению не пригодна. И к тому же я не сумела ее отстирать, она вся залита кровью — и твоей, и не твоей.
— А эта одежда чья?
— Моего мужа, — Рахиль отвернулась, спрятала лицо; одежду положила на колени Глебу. — И ему она больше не понадобится…
Глеб повертел одежду в руках:
— Наверное, мне в ней будет тесно…