Секрет бабочки

Эллисон Кейт

— Я совершенно не запоминаю стихотворений. — Она накручивает колпачок на пластмассовый тюбик с блеском, изучает мое отражение. — Где ты взяла эту подвеску? Мне она нравится. — Кери выпячивает губы, наслаждается их блеском.

— Какая именно? — спрашиваю я, нервничая, хотя и знаю, что подвеска Сапфир у меня под рубашкой и ее не видно.

— Полумесяц.

Я поднимаю руку к подвеске, металлическому полумесяцу с маленьким светло-синим кристаллом посредине; серебряная лошадь обжигает, прижатая к груди.

— Отец привез мне ее пару лет тому назад из Таиланда, — застенчиво отвечаю я.

— Таиланд, —

она вздыхает. — Круто. Бывала там? — Она лезет в большую кожаную сумку и достает толстый черно-серебристый цилиндрик туши для ресниц.

Я все вожусь с косой. Сдергиваю резиновую закрутку, запуская пальцы в спутанные волосы.

— Мой отец часто ездит туда, но нас никогда не берет. Я хочу сказать, маму иногда брал, но нас с Ореном — ни разу. А теперь… — Я быстро сжимаю губы. Никогда не произношу имя Орена вслух. Быстро смотрю на Кери — она вновь роется в сумке. Может, она и не услышала меня. Вроде бы не слушала. — Но я хочу поехать туда. В Таиланд. Когда повзрослею, съезжу. — Я опять заставляю себя закрыть рот. Если начинаю говорить, всегда балаболю, и возвращаюсь к волосам.

— Да, конечно, — рассеянно отвечает Кери. Не думаю, что она знает, как продолжить разговор на эту тему. — Послушай, Ло, — она убирает за ухо прядь волос, — ты в школе в кого-нибудь влюблена? — И всматривается в мое отражение в зеркале.

Я так удивлена столь неожиданным поворотом нашей беседы, что могу сподобиться лишь на одно слово:

— Нет.

— Правда? Ни в кого? — Она все сверлит взглядом мое отражение, будто надеется, что я сломаюсь и поделюсь с ней ужасной, тайной правдой.

Я качаю головой.

— Нет. Нет. Безусловно, нет.

— И в Джереми Теру тоже? — Она отворачивается от зеркала и теперь смотрит на меня.

Я делаю вид, что крепко задумалась: кусаю губу, смотрю в потолок, потом влево, подношу указательный палец к губам.

— Джереми Теру? — повторяю я, словно впервые слышу эти имя и фамилию. — Думаю, я даже не знаю, кто это.

— Странно. Потому что он смотрит на тебя в классе. Ты действительно этого не замечала? И всегда пытается сесть рядом с тобой. На каждом уроке. Он, несомненно, втрескался в тебя. Он в легкоатлетической команде. И выигрывает практически все соревнования.

Мое лицо становится томатно-красным.

— Ох, — говорю я так, будто в голове у меня что-то щелкает. — Тот Джереми. — Я гоняю кудряшки по лбу. Направо и налево. По три раза. Всего шесть. — Я сначала не поняла, о ком ты говоришь. — Я откашливаюсь. — Извини.

— Так он тебе не нравится? — напирает Кери.

Мое лицо пунцовеет.

— Нет. — Я энергично трясу головой. — Нет. — И еще раз, до трех: — Нет.

С ней я нервничаю: вероятно, она думает, что видит меня насквозь, и я краснею и снова и снова повторяю «нет», потому что лгу. Она, конечно же, выйдет из туалета и расскажет всем своим подругам, что я втюрилась в Джереми, но боюсь это признать. А потом он об этом узнает, и вновь начнет предлагать мне позаниматься вместе, и это никогда не закончится.

Она склоняет голову, щурится, глядя на меня.

— Да, хорошо. Я поняла тебя с первого раза. — На лице написано разочарование. Она закидывает сумку на плечо и направляется к двери, а когда открывает ее, оборачивается. — Он такой милый, знаешь ли. Если находится время взглянуть на него.

* * *

Джереми

подходит ко мне, когда я стою у своего шкафчика, укладываю книги в портфель, собираясь уйти из школы. Его волосы пламенеют в предвечернем свете.

— Привет, Ло. — На нем футболка «Кливлендских индейцев» [15] и те же обтягивающие серые джинсы, какие он носит каждый день. Ранец висит на плече.

15

«Кливлендские индейцы» (англ. The Cleveland In— dians) — профессиональная бейсбольная команда.

— М-м-м? — Я отворачиваюсь от него, делая вид, будто что-то отрываю в глубинах шкафчика. Думаю о том, что Кери сказала мне в туалете, и задаюсь вопросом: а может, со мной что-то не так, если не замечаю, какой он милый, и не хочу иметь с ним никаких дел? Нормальная девушка — та бы обязательно захотела.

Глупышка. Разумеется, со мной что-то не так. Да со мной все не так!

— Ты получила мои записки? Обе? Я хочу сказать… я хочу сказать… Вторая до тебя дошла, я знаю, потому что был там. Ты понимаешь. В классе и все такое.

— Записки?..

Он откашливается.

— Я знаю, раньше мы совсем не разговаривали — за пределами класса, — но ты… такое ощущение, что ты не очень усваиваешь материал для ШОТа, и я подумал, если у тебя найдется свободное вре…

— Извини, но сейчас говорить не могу, — обрываю я его. Не могу смотреть на него, не хочу видеть разочарование, расползающееся по его лицу. — Мама ждет дома. Как можно раньше. Она… она болеет. Мы с тобой еще поговорим, хорошо? — Я выдавливаю из себя виноватую улыбку. — Мне… мне действительно жаль. Увидимся завтра в классе.

Я захлопываю дверцу шкафчика. Быстро иду к выходу из школы, расположенному рядом с кабинетом директора Пауэлла.

— Ладно, тогда увидимся завтра! — кричит мне вслед Джереми. Я, не оборачиваясь, машу ему левой рукой. Потом проделываю то же самое правой.

Нервозность Джереми заставляет нервничать и меня. Когда его лицо краснеет во время разговора со мной, меня начинает мутить, потому что я его понимаю. Понимаю, как пылает и болит каждая клеточка тела, с каким трудом дается каждое слово.

Флинт совсем не такой. Он не похож ни на меня, ни на Джереми. Он умеет говорить с людьми. Он знает миллион историй. От Флинта меня мутит по-другому. Потому что он мне солгал. Потому что он свободен, на него ничего не давит. Потому что он самый загадочный из всех моих знакомых. Я с таким никогда не встречалась. И потому что он видит меня красавицей.

Я считаю плиты, по которым иду. Сорок девять между моим шкафчиком и дверью, на пяти размазана жвачка.

* * *

Долгие годы после школы я никогда не шла домой одна, где бы мы ни жили, потому что меня сопровождал Орен. Осенью, в Миннесоте, когда везде лежали листья, он заходил сзади и толкал меня в огромные кучи опавших листьев, которые люди сгребали на лужайках. Когда мы добирались домой, мама выбирала кусочки листьев из моих волос и свитера, а я сидела на ковре, смотрела телевизор, а Орен приносил мне печенье, чтобы загладить свою вину.