Секрет государственной важности
Шрифт:
— На «Синем тюлене» много пушнины. Помнишь, мы взяли ее в пещере. Ты думал, глупенький, что в тюках шерсть, ведь правда? А там соболь, чистое золото. Если ты поможешь, то…
— Соображай, что говоришь, матушка, — оборвал ее наконец Тропарев. — Мыслимое ли дело нам ту пушнину достать? Пароход в море плывет, а на нем партизаны. Поди сунься… Так-то, Лидия Сергеевна. — Он похлопал ее по спине.
— Ах, ну что за мужичьи манеры, когда я отучу тебя?.. Скорее веди меня во Владивосток. Там я скажу кому надо, и к «Синему тюленю»
— Что ж, во Владивостоке будем. Спустимся к морю, а там все бережком. Южнее селенья пойдут, не пропадем, коли захочет бог. Ну, а касаемо мильенов, тут вопрос у меня. Что мы с ними станем делать? В тайге за эти деньги из нас в момент дух выпустят лихие люди.
— В тайге? — фыркнула Лидия Сергеевна. — Мы за границу с тобой уедем. Разве можно жить в тайге? За границей будем жить богато.
— За грани-ицу? — протянул Афанасий Иванович и угрюмо замолчал. «Ведь вот какие разные бывают рассуждения», — подумал он.
А мадам Веретягина говорила и говорила про заграничные прелести. В мечтах о сиреневом Париже она и заснула на горячей глиняной лежанке.
Разговор остался незаконченным. Тропарев долго ворочался, но и его наконец сломила усталость.
Фанзу окутала липкая, душная темнота. Ветер уныло и глухо гудел в хвойном бору. Когда серый рассвет пробился сквозь никогда не мытые стекла, Тропарев слез с лежанки. Он уже забыл вчерашние разговоры про богатство. Разминая кости, он чувствовал себя опять крепким, сильным и соображал, что нужно сегодня сделать.
«Починить одежду, упромыслить зверя или рыбы, — перечислял он в уме, — наготовить харча в дорогу… Хорошо, что нашлось кое-что в котомках. Дойдем, — бодро заключил он, — лишь бы эта не подвела». И фельдфебель посмотрел на Веретягину, свернувшуюся под шинелью.
Афанасий Иванович прошлепал босыми ногами к двери и хотел было открыть ее, но что-то заставило его заглянуть в щель: сверху дверь неплотно прилегала к раме.
В нескольких шагах от дома лежал огромный полосатый зверь.
У Тропарева мгновенно одеревенели ноги. Ему показалось, что он встретился взглядом с немигающими желтыми глазами.
Тигр спокойно лежал на брюхе, вытянув передние лапы и положив на них голову. Над ним, на суку кедра, сидел ворон и чистил свой большой клюв.
Тропарев пришел в себя. Винтовка! Где винтовка?! И он с ужасом вспомнил, что оставил ее на дворе, прислонив к стенке фанзы.
— Дурак, простофиля, — бубнил Афанасий Иванович. Но дела не поправишь.
Он разбудил Лидию Сергеевну и стал с топором возле двери.
Мадам Веретягина на все корки отчитала фельдфебеля, высмеяла его «мужицкий» топор.
— Смотрите, — закончила она, — не будьте неудачником, у меня к ним органическое отвращение. Отойдите, я буду стрелять, — черкнула она в воздухе стволом браунинга.
Тропарев мгновенно отнял у нее пистолет. Как истый сибиряк, он относился к тигру с некоторым суеверием. Да и какой толк от этой хлопушки.
Тигр будто понял, что разговор идет о нем. Он чуть шевельнул хвостом и поднял усатую голову.
— Топи печь, — вполголоса сердито скомандовал фельдфебель, — а в мужские дела не суйся. Зверь полежит, полежит да и уйдет, а раздразнишь — хуже будет…
Афанасий Иванович размашисто перекрестился.
Глава двадцать седьмая
ОХОТНИК ЗА СКАЛЬПАМИ
Среди ночи Курасову принесли телеграмму. Он дважды прочитал текст, закурил. Ему было уже не до сна.
«„Синий тюлень“ погрузил шерсть бухте Орлиной, — написано в депеше. — Партизаны захватили пароход, высадили экипаж, карательный отряд бухте Безымянной. Боем отбил пароход, веду на буксире бухту Безымянную, там передам руки законного капитана. Дальнейших событиях доложу. Моргенштерн».
Курасов перевернул бумажку, словно на другой стороне могло быть разъяснение. «Черт, откуда взялись партизаны? Почему „Синий тюлень“ оказался в бухте Безымянной? — Полковник достал из стола морскую карту побережья. — Вот она, Безымянная, небольшой заливчик. Совсем рядом с Императорской. — Курасов отказывался понимать. Опять партизаны смешали ему все карты. — Значит, где-то здесь, — он очертил кружок на карте, — у них действует большой отряд… Эта бестолочь Сыротестов, — как он мог позволить высадить солдат в Безымянной? Почему не сообщил ничего Курочкнн? Нет, что-то здесь не так. Зачем Моргенштерн ведет пароход в эту бухту? Чтобы Сыротестов опять завладел пушниной? Дьявольщина! Он должен перегрузить соболей к себе на борт, неужели барон не поймет такой простой вещи!»
Полковник быстро набросал на бланке несколько слов и нажал кнопку звонка.
— Срочно на радиотелеграфную станцию! — приказал он вестовому.
Ровно в семь утра в кабинет привели арестованного Часовитина.
«Этот, пожалуй, знает, что идет на смерть, — подумал Курасов, рассматривая небольшого ладного паренька, сидевшего перед ним. — Но почему он так упорен? Вызывающе упорен. Ведь он мог бы и не сказать: „Я партизан, борюсь против интервентов и белогвардейцев…“ Он не должен был говорить слов, которые стоят жизни.
Что мне известно об этом парне? — продолжал размышлять Курасов. — Матрос, комсомолец, редактор ихней газетенки. Выполнял какое-то задание подпольного центра или бежал из Владивостока. Во всяком случае, казаки генерала Молчанова захватили его вместе с партизанами в селе Сергеевка. По-видимому, знает многих».
Полковник ощущал какую-то неловкость на левой руке и не мог понять отчего.
Вспомнил: не снял на ночь часы. Это ремешок неприятно теснил кожу. Курасов отстегнул решетчатые часы и положил на стол.