Секрет Коко

Грин Ниам

— В начале 1956 года они ездили в Париж на выходные, — рассказывает Бонни. — Там он и купил Тэтти эту сумочку. Это была одна из первых выпущенных Коко Шанель сумок, их прототип.

Так мы были правы! Настоящая 2.55!

Пожилая актриса продолжает свой грустный рассказ:

— Она поверить не могла своему счастью, когда он устроил ей встречу с Коко — ведь она так долго ею восхищалась.

— Тэтти виделась с Шанель?

— Да, в те самые выходные. Этот ее женатый мужчина дружил с кем-то

из знакомых Шанель, так что им даже удалось вместе поужинать. Тэтти обожала рассказывать всем нашим о тех днях в Париже.

— Она ужинала с Коко Шанель? — не верю я своим ушам. — Фантастика!

— То ли еще будет… Они отправились в салон Шанель на рю Кабон и устроили ночной пикник. Взяли оливки, сыр, французский батон. И много-много красного вина. Тэтти всегда говорила, что те выходные были лучшими в ее жизни. Именно тогда, по ее словам, и был зачат Дюк.

Я едва дышу от волнения. В этой истории кроется столько неожиданностей, я себе и представить такого не могла. Тэтти со своим любовником встречалась с Коко Шанель и ужинала в ее легендарном салоне. Удивительно. А каков должен быть ребенок, чья жизнь зародилась в такое прекрасное время?

— И что же произошло дальше? — спрашиваю я. Должно быть, потом в их отношениях и случился разлад.

— Когда Тэтти узнала, что беременна, все, разумеется, изменилось — весь ее мир перевернулся. Ее любимый не желал с ней больше знаться. Ему вдруг стало неловко выходить с нею в свет. И он скрылся в неизвестном направлении, чертов пройдоха, — с горечью в голосе вспоминает она, единственная, с кем Тэтти поделилась своим горем.

— Как же это все несправедливо, — закипая от гнева, возмущаюсь я. Тэтти пришлось заплатить за одну глупую интрижку очень высокую цену, она стала одной из тех женщин, которые потеряли все из-за чужих предрассудков.

— Тогда ей снова довелось пережить страшное потрясение. Все тут же набросились на Тэтти — в таких ситуациях всегда винят женщину.

Я смотрю на фотографию, запечатлевшую смеющихся молодых Тэтти и Бонни, и не вижу ни следа боли на ее лице. Если ей и пришлось хлебнуть горя в юности, то на снимке этого совершенно не заметно — обе женщины выглядят абсолютно счастливыми.

— И что же она сделала? — спрашиваю я.

— Родители ужасно рассердились, узнав о ее беременности. Они тайком отправили ее в дом матери и ребенка в ирландский Мидлендс. Очень боялись, что кто-нибудь узнает о ее позоре.

— Как она, наверное, была напугана!

— Еще бы. С родителями она не помирилась, даже после рождения малыша Дюка. Хоть она и поступила, как они велели, отдав ребенка на усыновление, родители так ее и не простили. Или она их — за все те испытания, через которые ей пришлось пройти по их вине. Поэтому она и уехала в Лондон — чтобы попытаться пережить эту трагедию.

— Несчастная Тэтти…

Бонни закуривает еще одну сигарету, как всегда, глубоко вдыхая ее ароматный дым.

—

Да, бедняжка, тяжело ей пришлось. Какая-то часть ее так никогда и не оправилась после всего пережитого. Страдания из-за разлуки с Дюком она пронесла через всю жизнь, хотя и держала его на руках всего восемь часов.

По моим щекам уже струятся слезы. Всего восемь часов?

— А почему она назвала его Дюком?

— В честь Дюка Эллингтона — видите ли, его «In A Sentimental Mood» была их песней, Тэтти и ее любимого человека. Она даже просила монахинь передать его будущим приемным родителям это имя, но, конечно, мы так и не знаем, уважили ли они ее просьбу… Этих монашек едва ли можно назвать белыми и пушистыми. Они ведь даже письмо у Тэтти не взяли.

— Не представляю, как она это пережила.

— Она держалась, как могла, стойкая моя девочка. Она пыталась справиться со своей болью, стараясь вообще не говорить о Дюке. Тэтти упоминала о нем лишь в день его рождения. Но она никогда не позволяла себе пролить ни слезинки в этот день — десятого ноября. В остальные дни она держала все эти муки в себе. Только так она могла продолжать жить дальше.

Стоит полнейшая тишина: мы обе размышляем о том, каким невыносимым было существование Тэтти после столь тяжелой утраты и несчастной любви.

— А как же сумочка? — спрашиваю я.

— Она никогда с ней не расставалась. О потерянном сыне ей напоминала лишь «Шанель» и это письмо — о сыне и, должно быть, о его отце. Думаю, она продолжала любить его, несмотря ни на что. В ее глазах он был самым лучшим. Он был любовью всей ее жизни. Думаю, именно поэтому она так и не вышла замуж.

— Вы с ней были очень близки, да? — Я вижу, с какой любовью Бонни отзывается о Тэтти, ее теплые чувства звучат в каждом слове.

— Очень. Я всем ей обязана. Вот так легко и просто.

— В каком смысле обязаны?

— Тэтти помогла мне, когда я забеременела при ничуть не лучших обстоятельствах. Она поддерживала меня в горе и в радости, помогала всем, чем могла, после того как мой ни на что не годный молодой человек бросил меня в беде. Не будь со мной Тэтти… кто знает, чем бы для меня все закончилось.

— Так она взяла вас под свое крылышко?

— Да. Она не могла допустить, чтобы со мной произошло то же самое, что и с ней, чтобы я тоже потеряла своего малыша.

— А такое могло случиться?

— Я тогда совсем растерялась. Не знала, что делать, куда идти. А Тэтти стала мне опорой. Времена сильно изменились с тех пор, как ее разлучили с Дюком, но матери-одиночки по-прежнему считались вне закона, даже в Лондоне. Если бы она не нашла нас, кто знает, где бы я была сейчас. Она настояла на том, чтобы мы пожили у нее до тех пор, пока не встанем на ноги. У Тэтти у самой не было ни гроша за душой, но она готова была разделить с нами последний кусок хлеба.