Секрет королевы Маргарет

Селезнёва Алиса

Я потёрла лоб.

– Ничего не понимаю. Он сказал мне, что Леонард умирает и хочет попрощаться. Герцогиня заговорила о борьбе за трон. Я поехала, чтобы увидеть тебя.

Мы впервые говорили друг другу «ты» вот так запросто и ничуть не смущаясь. Я облизывала губы, вновь и вновь вспоминая недавний и такой волнующий поцелуй.

– Когда ты уезжал, Леонард…

– Был ещё жив, но лекарь сказал, что надежды мало, поэтому я за тобой и поехал. Сэр Джон отпустил меня, обещая привезти тело, если…

Филипп недоговорил, я потёрла шею. В голове не укладывалось, что Джеймс Маккензи меня обманул. Для чего? Неужели он всё это и подстроил?

Нанял наёмников, а сам исчез. Разозлившись, я вспомнила его блестящую победу над лесными разбойниками и спасение любовницы королевского казначея. Уж не сам ли он был главарём этой банды?

Через несколько минут Филипп повернул направо в самую чащу. Среди плотно стоящих друг к другу дубов и ясеней и правда замаячила серая крыша. Ахиллес перешёл на лёгкую рысь, но ненадолго. Уже метров через триста Филипп остановил его, спустился на землю и помог сойти мне.

За домом бежал тонкий, быстрый и чистый, как слеза, ручей. Я услышала его ещё издали и, забрав вещи, бросилась к нему, чтобы умыться. Кровь с моих ладоней и лица легко растворялась в воде, но с попавшей под ногти пришлось повозиться. Ручей был глубиной около полуметра, на дне его лежали белые и тёмно-серые камни, гладкие, точно кожа младенца.

Когда я зашла в дом, Филипп уже успел развести в камине огонь и снял латы. На нём были обычные кожаные штаны и белая рубашка с широкими рукавами, возле ворота которой расплывались большие бордово-красные пятна.

– Я могу постирать, – произнесла я, показывая на рубашку. – И раны надо обработать, иначе они могут загноиться. У тебя есть бренди? Я принесу воды, и начнём.

Он кивнул и сел на кровать, сделанную из скреплённых между собой досок, застеленных шкурами диких коз. Кроме неё, в комнате стояли плетёное кресло, шкаф для посуды, две табуретки и небольшой круглый стол. Заглянув в шкаф, я нашла несколько глиняных горшков и унесла их к ручью. Вода в этот раз обожгла меня жгучим холодом. Я удивилась: при умывании ручей казался вполне тёплым. Наверное, так сказывалось потрясение. Ещё пять минут назад я бы не почувствовала под голыми пятками даже горящие угли. Впрочем, сейчас мне стало легче. Руки не дрожали, сердце не трепыхалось. Я была на сто процентов уверена, что здесь нас с никто не тронет. После устроенного представления, разбойники будут обходить меня стороной за милю. Осталось только выяснить, как к этому относится Филипп.

Когда я вернулась в дом, в воздухе пахло палёным мясом, но в котелке над камином ничего не жарилось. Филипп по-прежнему сидел на кровати. Рубашка его была порвана. Глаза полуприкрыты, голова опустилась на грудь. Рядом в углу стояла кочерга.

– Боже мой! – вскрикнула я и бросилась к нему. Теперь мне стало понятно, почему в комнате так пахло шашлыками. – Ты что, прижигал рану?

– Нужно было остановить кровотечение и избавиться от инфекции. Меня научил этому один мавр.

Взглядом он показал на гвоздь, которым достал обломок стрелы, и на фляжку с бренди. Мне хотелось обнять его, но я так сильно боялась причинить боль, что не рискнула даже сесть рядом.

– Тебе надо поспать. А после займёмся мелкими порезами и рубашкой.

Он снова кивнул и вытянулся на шкурах. Видеть его спящим было так странно. Так странно и мило, что у меня защемило сердце. Не было никого за много миль вокруг. Только мы. Мы вместе, и впервые за полгода я почувствовала себя счастливой.

***

К

ночи у Филиппа поднялась температура. Он весь пылал, и я таки решилась обработать оставшиеся мелкие ссадины и порезы водой и бренди. Во сне Филипп метался, но в себя не приходил. Я заварила в одном из горшков травы Абигейл и съела ломоть хлеба, запив родниковой водой. Вода казалась слаще нектара, и на всякий случай я намочила ею потрескавшиеся губы Филиппа. На дворе стояло двадцать первое июня, день летнего солнцестояния. До урожая яблок и других фруктов, если они тут имелись, было далеко, но я надеялась найти в лесу грибы, дикий лук или землянику. Пока Филипп спал, оставить охотничий домик я не могла. Ахиллес был привязан за домом. Там росло много сочной травы, поэтому, наевшись всласть, он преспокойно уснул.

Я сняла мокрую одежду, обтёрлась, как могла, и переоделась в платье Берты. Мясо решила оставить. Убрала его в горшок и спрятала в ручье, чтобы не испортилось. В доме отшельника чистотой и не пахло. В углах висела паутина, на мебели лежал толстый слой пыли. Заплетя волосы в косы, я подмела пол, убрала самую большую грязь, разогнала пауков и протёрла окна. В комнате сразу стало светлее и уютнее. Правда, свеч не было, и, когда солнце окончательно село, темноту разбавлял только свет от пылающего камина.

Время от времени я поглядывала на Филиппа, и, если он приходил в себя, заставляла пить отвар из трав Абигейл. Больше всего я боялась, что в него попали отравленной стрелой. Если яд просочился в кровь, мне его ни за что не вывести.

Впрочем, разрастись этим мыслям я не позволяла. Дрова давно прогорели, и я помешивала едва тлеющие угли. Дом наполнялся теплом. Развесив мокрую одежду, я бросила одну из шкур напротив камина и уселась на пол. В доме моей бабушки в деревне мне когда-то нравилось сидеть вот так – по-турецки и смотреть на огонь. Он успокаивал. Усмехнувшись, я загадала умереть где угодно, но только не на костре.

Ночью я не спала и часто вставала к Филиппу. От температуры лицо его раскраснелось, и я положила ему на лоб холодный компресс. Обтёрла шею и лицо бинтами, сделанными из своей рубашки, сменила повязку на руке. Рана на предплечье не кровила, но ожог под ключицей выглядел отвратительно. Я старалась на него не смотреть. К утру жар немного спал, и на его лбу выступили мелкие бисеринки пота. Я убрала их тряпкой и, положив новый компресс, заварила свежую порцию трав. Никто не объяснил мне, сколько их настаивать и в каких пропорциях заливать водой. Я всё делала по наитию и молилась, чтобы они не навредили. Воспаление, отравление, заживление – я очень надеялась, что сбор Абигейл справится со всем перечисленным. В противном случае я задушу её собственными руками. Когда увижу. Если увижу.

К полудню следующего дня Филипп очнулся. Его глаза были ещё красными и больными, голос хрипел, но жар спал окончательно, и, хотя он по-прежнему чувствовал слабость, я знала, что опасность миновала. Ни стрелы, ни кинжал его не взяли. Мой рыцарь будет жить. Мой рыцарь меня не оставит.

Ещё спустя час я заставила его съесть всё мясо и выпить остатки настоявшегося отвара. Филиппа не вырвало, и я посчитала это хорошим знаком. Сжав мою руку, он улыбнулся и поднёс её к губам. Я впервые видела, как он улыбается. Раньше он всегда был серьёзным, или хмурым, или спокойным. Раньше он всегда держал лицо. Сегодня он наконец-то смог позволить себе быть настоящим.