Секрет политшинели
Шрифт:
– Что вы за них хотите? – спросил Капитонов, возвращая часы владельцу.
– Что дадите. У вас, наверное, тоже есть близкие в городе.
– Мать и сестра… Если живы.
– Живы. Будем надеяться… Я понимаю – то, что вы дадите мне, вы отнимете у них. Смотрите сами. Что можете. Масла немного. Если есть. В конце концов – все будет благом. Смотрите сами…
Капитонов снял с плеч вещмешок и развязал его.
«Легко сказать – смотрите сами», – подумал он.
Только несколько недель назад фронт начали хорошо снабжать. Заработала Ладожская дорога. Тогда впервые он получил казавшийся сказочным командирский паек: мясные консервы, сгущенное молоко, галеты, солидный брусок
Это было непросто. Несмотря на то что хлеба стали давать больше и приварок стал гуще, аппетит оставался волчьим. Сказывались месяцы недоедания. Да и жизнь в промерзших землянках, в железной стуже окопов требовала много калорий. Теперь только он догадался, что слово «искушение» происходит от «кусать» и «кушать»… Обо всем этом Капитонов невольно вспомнил сейчас, выкладывая на подоконник банки консервов, сгущенку и масло.
Прохожий как завороженный смотрел на продукты.
– Что дадите. Что дадите. За все скажу спасибо…
Он вынул из кармана полупальто небольшой серый мешок и растянул вдетую в него тесемку.
Капитонов не сразу понял, почему этот неказистый мешок, залитый чернилами, с красной вышивкой на боку, напомнил ему что-то очень далекое и вместе с тем очень близкое. Но тут же он сообразил, что это мешок для галош, который обязаны были иметь младшие школьники.
Он вспомнил, сколько переживаний было связано у него самого с таким же вот мешком… На нем он впервые в жизни, со старанием и чувством ответственности, выводил свою фамилию. Ужасно он тогда написал ее химическим карандашом на мокрой материи. Криво, неровно. Все расплылось… А сколько было неприятностей с этими мешками! То их забывали дома. То вместо своего в раздевалке получали чужой… В четвертом классе он устроил дома бунт против галошного мешка: «Хватит! Не девчонка же я. И вообще уже не маленький!»
Капитонов взял мешок в руки и прочел аккуратно вышитую надпись: «Валя К. 4 «а». 1936 год».
– Что дадите. Я никакой цены не назначаю, – повторил прохожий.
– Дам вам половину того, что есть. Больше не могу, – сказал Капитонов.
– Половину?! – Прохожий, как показалось Капитонову, покачнулся. – Нет, нет… Это много. Что вы?!
Капитонов, не отвечая, положил в мешок прохожего банку сгущенки, банку мясных консервов, буханку хлеба. Затем он вынул из ножен, висевших у ремня, нож и разрезал пополам порцию масла. Только сегодня утром он сам спрессовал его из брусков своего пайка. Добавив к этому пару горстей галет, он затянул тесемку и протянул мешок прохожему. Тот крепко прижал его к себе.
– Много это. Много, – повторил он. – Я не ожидал, что столько… Правда, часы хорошие. Вы не пожалеете…
Прохожий протянул часы Капитонову.
– Часы оставьте у себя. У меня есть часы. И ходят они неплохо.
Капитонов стал спускаться с лестницы.
Прохожий молча пошел за ним. Внизу он бочком прошмыгнул мимо Капитонова в приоткрытую вмерзшую в сугроб дверь подъезда и побежал.
Когда Капитонов вышел на улицу, он увидел спину своего недавнего собеседника. Бежал тот с трудом, еле-еле, но бежал. Перед самым углом прохожий оглянулся. Через мгновение он скрылся за поворотом. Капитонов пожал плечами и пошел своей дорогой к Невскому. Теперь ему было недалеко идти. Литейный проспект просматривался отсюда, от угла Невского, насквозь, до самого Литейного моста. Капитонов еще не мог различить свой дом там, впереди, с левой стороны. Но он уже как бы видел его, он ощущал его в строю других домов проспекта. Во всяком случае он уже знал теперь, что его дом цел. Тем острее охватило его беспокойство за своих
На середине заметенного снегом Невского его снова кто-то осторожно тронул за рукав. Капитонов увидел того же прохожего.
– Извините. Ради бога, извините. Мозги, видно, тоже худеют от голода. Помутилось вот в голове. Решил, что вы хотите меня забрать.
– Куда забрать? – не понял Капитонов.
– Ну арестовать, что ли. За спекуляцию часами. Я же говорю, помутилось в мозгах… Потом очнулся. Одумался. Еле догнал вас. Извините. Как я мог так подумать?! Сам не пойму.
– Не за что извиняться. Идите домой. Ждет ведь вас дочь.
– Сейчас пойду. Мне недалеко… Только прошу вас, очень прошу… Лучше всего – если бы взяли вы часы. Но я понял – вы не возьмете… Дайте мне адрес вашей матери. Мне он нужен…
– Зачем?
– Не знаю. Пока не знаю зачем именно… Но если не дадите, пойду за вами – узнаю, где она живет.
Капитонов расстегнул полевую сумку, вынул последнее письмо из дома и оторвал от конверта полоску с обратным адресом.
– Вот, возьмите…
Следующий раз Капитонова отпустили домой через два месяца. Теперь он ехал по городу на трамвае. Ехал и не мог нарадоваться тому, что пошел в Ленинграде трамвай. Радовался его веселым, бодрым звонкам. В них звучало что-то весеннее, задорное. Да ведь не зря и раздавались звонки. На улицах было много пешеходов. Вдоль всего маршрута трудились женщины. Одеты они были все по-разному – кто в телогрейках, кто в зимних пальто с меховыми воротниками… Платки, шляпы, армейские шапки-ушанки. Женщины скалывали ломами лед, сгребали снег и, впрягшись тройками и четверками в большие фанерные щиты, стаскивали сколотый лед и снег к берегам рек и каналов. Слышались громкие голоса и смех.
Трамвай несколько раз останавливался из-за артобстрела. Пассажиры вбегали в ближайшие подворотни и подъезды. С воем пролетали снаряды. Враг тоже знал, что жизнь вернулась на улицы осажденного им города.
И дома, в их комнате, стало теперь совсем иначе. Маскировочная штора поднята. С окна сняты подушки и одеяла. А на кухне идет вода.
Мать и сестра, хоть и ходят по квартире в ватниках, в теплых платках и в перчатках, выглядят совсем не так, как в том страшном феврале. Тогда он застал их полуживыми, почерневшими, замотанными в бесчисленные одежки. Они говорили только о еде, не верили, что сумеют выжить. Мать передвигалась по комнате, держась за стены, за холодную трубу «буржуйки», протянутую к окну, за уцелевшую мебель… Теперь все это было позади.
Окидывая взглядом посветлевшую комнату, Капитонов вдруг заметил на буфете знакомый серый мешок с красной вышивкой. Он взял его в руки и прочитал: «Валя К. 4 «а». 1936 год».
– Мама, откуда здесь этот мешок?
– То есть как откуда? – удивилась мать. – Я думала, ты знаешь… Приходил тут с месяц назад один человек. Принес этот мешок полный отрубей. Сказал, что это от тебя. Мы обрадовались. Время еще было такое тяжелое! Очень нам пригодились тогда эти отруби.
– А больше он ничего не говорил? О себе, о дочке?
– О дочке? Нет, не говорил. Я поняла, что он одинокий… Насчет мешка этого был разговор. Мы хотели пересыпать отруби и отдать ему мешок. А он сказал – не надо, пусть, мол, останется вашему сыну на память.
Капитонов взял в руки мешок, расправил его и молча смотрел на красные ровные буквы вышивки…
– Обещал, что еще к нам придет, если чем-нибудь разживется, – добавила сестра. – Но больше не приходил.
– Как его зовут-то? Что за человек? – спросила мать. – Мы тогда его и не спросили…