Секрет русского камамбера
Шрифт:
И Гончарук здорово раскрутился, пошёл в гору.
У его сериалов был бешеный рейтинг, письма зрителей несли мешками, Гончарука стали приглашать в ток-шоу, награждать призами, брать интервью как у певца народных чаяний.
А уж после сериала про чекиста, который пришёл и навалял кому надо, сирых защитил, плачущих утешил и отчаявшихся обнадёжил, Лёха получил государственную премию, стал начальством по сериалам с большим кабинетом в Останкино, похудел, два золотых зуба заменил на белые, нацепил модные очки, ездил на крутых машинах, но при встрече (тогда
— Мы вместе начинали.
Когда кратковременно объявили, что пора воспитывать умного и сложного человека, я поверил, прислал Гончаруку свой сценарий о Галлиполийском сидении, меня всегда это очень интересовало и нравилось рыться в исторических материалах, я действительно много знал. Гончарук сказал, что немедленно сам прочтёт, и правда, прошла неделя, и от него перезвонили с предложением подключиться диалогистом к очередному сериалу про ментов.
Тут я как-то загрустил на некоторое время.
Но решил взяться за ум и влился в сериал из жизни бизнес-баб в поисках простого женского счастья, но просрал дедлайн и опять соскочил, остался без работы, куда мне теперь?
Умер Лёха Гончарук, и не действителен больше его иэнэн, и не нужна ему карточка пэфээр, и не поможет загранпаспорт на десять лет с открытой шенгенкой…
Вот его путь — детство в маленьком южном городке, даже кратковременная работа на заводе, картоха с домашним салом в общаге литинститута, серьёзные стихи и поездка на поклон к Бродскому, успех тупых сериалов, квартира на Фрунзенской, дача в Успенском, служебная «бэха-семёра». Рак мозга.
Мы встречаемся с Комаровой без четверти двенадцать у храма. Издалека она смотрится даже ничего. Очень холодно, кончается ноябрь, опять, как тогда, когда «мы вместе начинали», и промёрзшая листва звенит на асфальте. Ледяное бесснежное голое время, когда всё без прикрас.
У Комаровой белые хризантемы в руках. Вокруг никого нет, ни на церковном дворе, ни в храме, и сторож говорит, что есть другой Петропавловский храм. Даже два. Люди путают. Бывает. Вы не расстраивайтесь. Езжайте теперь уж сразу на поминки, что ж… Бог простит.
Бог простит, он добрый.
Комарова куда-то звонит по мобильному, но у всех отключено. Это они нарочно, говорит вдруг Комарова с ужасом. Это Володя нарочно мне неправильный храм сказал. Боится, что я что-нибудь устрою. Истерику закачу. Считает, что я сумасшедшая.
Да ничего такого он не считает…
Говорю я.
Вблизи видно, что её чёрное пальто всё в каких-то катышках, давно свалялось, оно старое, и туфли совсем никуда.
Мы с Комаровой смотрим друг на друга и понимаем, что нас вполне могли бы и не пустить на отпевание, мало ли кто там собрался… А с нами-то что чикаться? Вполне могли бы и не пустить, думаю я, а Комарова говорит:
— Хорошо, что мы потерялись. Если бы нас не пустили, я бы умерла.
Не знаю. Если бы не пустили… Подумаешь… В этом пазле жизни вообще не было предусмотрено места для моей загогулинки, вот он и сложился без
Мы сидим на бульваре, у Комаровой белый букет, она клонит голову к моему плечу. Издалека можно подумать, что мы вместе, у нас всё хорошо, свидание, цветы любимой девушке.
А что?..
Да, это было бы логично, закономерно и так человечно — соединиться, быть вместе, «давай будем вместе — ты и я», отогреть друг друга, приласкать, вдвоём веселее, Комарова подружится с мамой, будет готовить мне супчик, это хорошо для обожжённых алкоголем внутренностей, жизнь наладится, может, ещё и родим кого, и это ли не будет чудом, а? Ничего, проживём, я постараюсь опять устроиться на сериал и буду поаккуратнее, заработаем на жизнь, ничего, главное — хорошие отношения, поддержка, доверие и нежность… И если не говорить Комаровой, что тот орган, тот кусочек сердца или не знаю чего, который должен вырабатывать нежность, у меня давно отмер, отсох и отвалился, так уж вышло, если не говорить ей об этом, то она и не догадается, будет думать, что вот, наконец-то всё хорошо…
Комарова клонит голову к моему плечу, я льну щекой к её волосам, волосы — чистый шёлк и пахнут так же, как раньше, — апельсиновой корочкой… Те же духи? Особенность кожи?
Кажется, что всё хорошо.
Но ничего хорошего нет и не будет, уже очень поздняя осень, deadline просран, а притворяться нет сил, и я толкаю Комарову резко, бью кулаками по плечам, по милому увядающему лицу, по тонко пахнущему шёлку волос — прости, но нет больше сил, — и идущие мимо подростки без шапок, незамерзающие, химические, как их коктейли в жестянках, испуганно шарахаются от нас…
Невеста
Хорошо, что в деревне. Правильно. Потому что в городе мало ли что может случиться. Вот у нас одни тоже затеяли жениться, едут такие по Третьему кольцу из загса в ресторан и попадают в пробку. В мёртвую. Между Ленинским и Варшавкой, где вообще ловить нечего. Стояли-стояли, пи€сать захотели, разбрелись возле речки Чуры, где кладбище, пи€сали-пи€сали, а в результате жених потерялся, только в следующую среду и нашли, в дупель пьяного, расхристанного, с разбитой рожей, хрен чего вообще…
Да, терпение вознаграждается, теперь мы видим это своими глазами. Главное — терпеть и не терять надежды. Вот Ольга Юрьевна терпела, надеялась и верила и теперь получает вознаграждение — нашего дедушку.
Наш дедушка! Это не какой-нибудь там пенс в белой матерчатой кепке, с валидолом под языком и кирпичом на педали газа своей убитой «шестёры». Наш дедушка — красавец. Его до сих пор называют «молодой человек», особенно если со спины или кто плохо видит. Дедушкины картины и книжки, его осанка, выправка, шкиперская бородка, знаменитая гнутая трубка и холодноватые светлые глаза, внимательные и умные, готовые тут же искриться от смеха или лучиться тепло и ласково. И в глазах — никаких там старческих козявок!