Секрет русского камамбера
Шрифт:
И нашу страну, ну, ту страну, которая тогда была, не приняли никуда, ни в какое Единство Достойных. Нет, Единство Достойных — это другое, это не та одна страна, где Прибалтика была наша, но тоже… По-другому, но похоже… Долго объяснять… Вырастете, прочтёте, если будут книжки… Словом, не приняли… Разве можно в Единство Достойнейших принимать тех, кто всё громит и убивает друг друга прямо на улицах?»
Тогда бабушка была молодая. Единственный раз в жизни, в первый и в последний, побила своего сына, здоровенного подростка, он теперь мой папа. Побила сильно, за то, что ходил с этими, которые против парада. Побила и плакала всю ночь — парад отменили, страну не примут в Единство Достойнейших Равных, никуда не поехать без печатей, не повидаться с Янисом и Улдисом.
Бабушка
Поощряя браконьерство и поддерживая нищую старуху, покупаешь букетик васильков, они завёрнуты в клетчатый тетрадный листочек, и дома, на кухне, пока вода льётся в вазочку, освобождаешь тонкие сырые стебельки из бумажки и замечаешь расплывшуюся гелевую надпись: завтра в полдень с северной пристани уйдёт последний теплоход.
Я люблю свой город, вернее, то, чем он когда-то был, вернее, раньше любила, ведь это он меня вырастил, все эти проходные дворы, тёмные от зарослей лопухов и крапивы, где спят старые, укрытые многолетними слоями сухих листьев автомобили, проломы, заветные дырки, погнутые железные прутья в оградах садов, крутые переулки, бегущие вниз, к реке, к рекам, у нас две бедные городские реки. К тому же наш город такой многострадальный, то выборы, то кинофестиваль, гей-парад, День семьи и верности, марши и демонстрации, карантин, штормовое предупреждение…
Но постепенно мы с моим городом перестали узнавать друг друга в лицо, оба как-то изменились. Понятно, что я всё равно ему благодарна и никогда никому не позволю его бранить, хули припёрлись, на фиг торчите, если не нравится? Но теплоход — последний, а я люблю всё последнее, если в магазине есть что-то последнее, беру не глядя, какая разница, нужно мне это или нет? Ветер, надувающий пыльную занавеску, уже кажется мне морским, как когда-то, где-то там, в детстве. Я начинаю собираться на последний теплоход, беру самое необходимое — книжку Пильняка, банковские карточки, айпод, там много фотографий сына, когда он был мал и мил, несколько яблок пожевать в дорогу, косметичку (у меня аллергия, и нужны специальные жидкости для лица) и деревянный игрушечный парусник с чёрными парусами из коллекции моего папы, он собирал корабли до того, как придумал собирать колокольчики. Я знаю, что мне надо на последний теплоход, там, куда он доставит меня, — хорошо, и там меня не найдут ни Аня с Серёжей, ни Наташа, ни Петя, ни Дима с Олей, ни этот пень Царевнин. Они мне ужасно надоели, эти, блин, коллеги, кусачие лохи и лохушки, амбициозные лузеры, соплежуи высокой квалификации, истеричные мужики и бабы под пятьдесят, засидевшиеся в моих персонажах. Настоящие уроды! Грохочущим трамваем я приезжаю на конечную станцию и парком бегу на причал, в стеклянное здание. Оказывается, надо заполнить анкеты, они разбросаны тут же, на пластиковых стульях и на стойке неработающего бара. Все уже тут! И Царевнин в том числе, смотрит собачьими глазами, норовит прикоснуться… Петя подсказывает, как заполнять анкеты, но никто не знает, латиницей или кириллицей. К тому же у некоторых из нас такие фамилии, что возможны варианты… Вопросы какие-то идиотские, как из девчонской анкеты в школе, типа «ваш любимый цвет», но Наташа взволнована, боится ответить неверно, не так, как надо, боится, что от правильности ответов что-то зависит, вдруг не возьмут туда, куда так хочется попасть, говорит, что там, в другом городе, на далёком берегу, наконец найдёт своё счастье, там кто-то хороший и добрый оценит её внутреннюю красоту и духовное богатство… Там она выйдет замуж по любви, и ребёнок не будет видеть помойки и пробки. Аня тоже нервничает, кого-то ждёт, то и дело кому-то звонит, просит Серёжу подержать её скрипку, отходит в сторонку, говорит по мобильному и украдкой плачет, и Серёжа, неделю назад бросивший курить, просит у меня сигарету и передаёт скрипку Царевнину, подержать, пока он прикурит. Дима и Оля ссорятся из-за какой-то шкатулки, оставленной дома, к тому же Оля волнуется, что её сфотографируют папарацци, которых нет в помине сейчас на заброшенной северной пристани… Петя талдычит про свой очередной проект, что там, куда мы гипотетически уйдём на теплоходе, он наконец раздобудет денег на свой гениальный проект, но только его будет трудно снять не в России, значит, надо будет построить выгородку России где-то в павильоне, а это сложно…
Так, а вы-то как здесь оказались, спрашиваю я, кто вам сказал про этот теплоход? Они наперебой говорят про какие-то надписи на асфальте, листовки в почтовом ящике, ночные эсэмэски с неопределившегося номера и всякую такую чушь.
Как они мне остопиздели, у каждого человека в жизни наступает момент, когда друзей надо срочно послать… Вот и у меня момент настал, утром на северной пристани… Наташа решает позвонить Сане, чтобы Саня с матерью тоже успели на теплоход. Аня, лучшая подруга Наташи, уже перестала плакать, подходит ко мне близко и шепчет: Наташа какая-то странная, носится с этим Саней, он её трахнул несколько раз в прошлом году, просто по близорукости, так она до сих пор чувствует себя обязанной…
Проходит часа два, полдень давно миновал, все хотят есть и пить, жарко в стеклянном загоне, но никто не расходится… Я понимаю, что надо что-то делать, совершить поступок, сделать шаг, отличный от всего предыдущего соплежуйства, перестать играть в эти поддавки наконец, хоть раз в жизни сделать шаг. Послушайте, говорю я, неужели непонятно, что всё это розыгрыш, чья-то милая шутка, нет никакого теплохода, пошли лучше выпьем, но они не хотят уходить, и я ухожу одна, почему-то совершенно нет машин, ни одной, блин, попутки, я иду по проспекту, и трамваи мёртво стоят, вот так раз, а я иду-шагаю и пройти ещё смогу, но впереди неуклюже тыркается по пустой площади танк, потом другой, и люди на танках кричат непонятно… Короткими перебежками, прячась в подъездах, в подворотнях, а мимо куда-то бегут люди, бросая автомобили у тротуаров, я добираюсь до своего дома и останавливаюсь, глядя вверх.
У дома больше нет стены, моя комната обнажена, выворочена наружу, на всеобщее обозрение, но васильки стоят на столе…
Самое смешное, что теплоход пришёл, и они убрались на тот берег, куда-то туда, где уважают внутренний мир и духовное богатство, и даже успели прислать две фотографии.
Интернет некоторое время ещё работал…
На бульваре вскочить в пустой, утренний, ранний, прозрачный троллейбус…
На мне такое платье, что старичок в льняной рубашке щурит глаза, жмурится от удовольствия, радуется — как ребёнок большой конфете. Я улыбаюсь ему в ответ, и он подсаживается ко мне поближе, передвигается от окошка на край и спрашивает меня через проход:
— Какой ваш любимый аттракцион?
— Виски и «Харлей Дэвидсон»! — без запинки отвечаю я, и глаза его становятся строгими:
— Не надо обманывать старших.
Но я и не думала обманывать, послушай-ка, старичок, ты что, я тебя не обманывала, ещё даже и не начинала, не приступила, так сказать, к введению тебя в большое заблуждение, быть может, в последнее заблуждение твоей полной идиотизма жизни…
На фиг ты сдался, сказать по чести?
— Ваш любимый аттракцион — карусель цепочная, — строго и даже грустно говорит старичок.
Вот придумал! Карусель цепочная! Тоже мне аттракцион, я даже толком не знаю, что это такое, что-то старинное, как сам старичок, я смеюсь, и он улыбается тоже, снова радостно оглядывая меня, ну точно как ребёнок — игрушку или сладость. Сейчас он похвалит моё платье. Я жду, чтобы ответить на похвалу, поблагодарить за комплимент, но он качает головой и спрашивает, глядя то на платье, то мне прямо в глаза:
— И в этом вы собираетесь идти на коронацию?
Ах да, ведь коронация же! Уже совсем скоро, всюду постеры и огромные перетяжки.
— Это просто несерьёзно, — говорит старичок. — Вас могут не пропустить.
Как это — могут не пропустить? Пропустят всех, народу осталось мало, всего ничего, и теперь все будут жить дружно и счастливо, «Обнимитесь, уцелевшие!» — именно так и написано на перетяжках.
— У меня есть знакомые фэшн-дизайнеры, — говорит доверительно старичок. — Они вас оденут. Пойдёмте со мной.
Мне интересно посмотреть на этих фэшн-дизайнеров, и старичок выглядит вполне мирно, к тому же я моложе его раза в три и гораздо здоровее, мы всегда ели сало и картошку, запивая молоком…