Секретарь обкома
Шрифт:
— Ничего не понимаю. — Юлия встала.
— Для начала уясни то, что, источая винные ароматы, не следует ходить наниматься на работу, — строго сказал Василий Антонович. — Нечего подагрических старичков в ходатаи к себе приглашать, по ресторанам с ними болтаться, пароходные экскурсии в потемках устраивать.
Юлия примолкла.
— В оперетте никакие мастера костюмов не нужны, — продолжал Василий Антонович. — Перепуганный директор звонил секретарю обкома Огневу, который ведает у нас культурой. Дескать, нагрянула родственница Денисова, взяла за горло администратора… тоже мне нашла силу!..
Юлия грустно усмехнулась.
— Я
— Вот-вот, обворожила любвеобильного гидальго, тряхнула прелестями…
— Что же все-таки будет? — Юлия растерянно смотрела то на Василия Антоновича, то на Софию Павловну.
— Ты пойдешь завтра в Драматический театр, — ответил ей Василий Антонович.
— Но ведь там не надо…
— Да, конечно, подгулявших особ там не надо. Директор был совершенно прав. А хороший художник необходим. Его уже два месяца ищут. Вот так, Юлия Павловна. Возьмешь свои работы, пойдешь покажешь. Если сочтут возможным, примут тебя.
Юлия бросилась в свою комнату и затворилась там, взъерошенная, грызущая губы. Она грызла их от обиды. От ужаснейшей обиды. Неужели же она такое ничтожество, что без посторонней помощи свою судьбу устроить не способна? И как обидно, до чего же обидно, что этой рукой помощи снова и снова оказывается рука холодного и черствого Сониного мужа. Уверенный, видите ли, всезнающий, никогда не ошибающийся!
Знала бы она, обозленная, обескураженная, чтб в эти дни было на душе у того, кого она с таким сарказмом называла всезнающим, никогда не ошибающимся. Утром он приехал в больницу, куда ночью привезли Черногуса. Но в палату к Черногусу Василия Антоновича не пустили: он лишь взглянул на него через слегка приоткрытую дверь. На белой подушке лежала голова с редкими седыми волосиками. Лицо было иссиня-желтое и нос по-птичьи острый, длинный. Поверх одеяла были сложены руки — сухие и коричневые, будто у святых на старинных иконах.
Главный врач сказал Василию Антоновичу, что Черногус безусловно поправится. Дело только во времени.
— А когда поправится? Примерно?
— Как дело пойдет, Василий Антонович. Может быть, через два, может быть, через три месяца. Волновать только его не надо. Вот положили в отдельную палату. Следователю, говорят, так надо…
— Какому следователю! — Василий Антонович возмутился. — Что за безобразие. Не трогайте вы его.
Почему-то он чувствовал себя виноватым в этой истории. Чего-то он недоделал в ней с самого начала. Но чего?
Днем в кабинет к нему зашел Огнев.
— Музей мое ведомство, — сказал Огнев. — История, конечно, неприятная. Но в общем-то и целом, в ней нет ничего экстраординарного. Старичок. Одинокий. Говорят, у него ни родных, ни близких…
— Старичок не старичок, Игорь Михайлович, — сухо ответил Василий Антонович. — А факт тот, что мы чего-то недодумали. И очень плохо, что недодумали. Вот так. — Пробурчал ещё кое-что, неразборчивое, себе под нос, а вслух добавил: — Сами стариками будем. Не думайте, что оно пройдет мимо. И не слишком уж далеко до этого.
Юлия была занята своим. Ни в лице, ни в глазах Василия Антоновича она его огорчений не заметила.
В комнату к ней зашла София Павловна.
— Юля, ты не очень тактично себя ведешь по отношению к Василию Антоновичу. Это нехорошо, Юля. Уж хотя бы потому, что он намного старше тебя, и ты…
— Не читай моралей, моралистка! Нельзя же до такой степени растворять себя в делах и интересах мужа, как ты, Соня, растворяешься. Ты утратила всякую индивидуальность, ты придаток к нему, а не самостоятельный человек. — Все это Юлия выговаривала зло, одним духом, не останавливаясь на знаках препинания. — Ты уже, наверно, и мысли его читаешь на расстоянии. Стоит ему открыть рот, как ты уже знаешь, какое оттуда слово вылетит…
София Павловна зажала уши ладонями и вышла. Да, да, да, Вася совершенно прав: появление младшей сестры всегда вносило в их дом только беспокойство, нервозность и взаимное недовольство.
7
Василий Антонович сидел во главе длинного стола в своем обкомовском кабинете. За столом был Лаврентьев, были председатель облисполкома Сергеев и заведующий отделом сельского хозяйства обкома Костин. Перед Василием Антоновичем и перед каждым из присутствовавших лежали машинописные экземпляры доклада, который Василию Антоновичу предстояло сделать на бюро ЦК по Российской Федерации. Точнее, это ещё не было окончательным текстом доклада, а только одним из его проектов — уже не первым. Все его не раз перечли — каждый у себя, сошлись теперь, чтобы снова и снова обсудить и основные положения, и детали, и выводы.
— Как будто бы все на месте. — Василий Антонович посматривал на своих товарищей поработе в области. — И в то же время чего-то не хватает. А чего? Рассказать о том, как шел сев, как мы к нему готовились, привести все эти цифры, — этого же мало будет для членов бюро, для секретарей ЦК, для всех, кто потом станет знакомиться с нашим докладом по стенограммам.
— Мне кажется, — заговорил Лаврентьев, — что мы обстоятельно и, так сказать, фундаментально констатируем положение вещей. Материал собран обширный, богатый. Наш отдел сельского хозяйства оказался на высоте. В научной работе, например, фактический материал — основа основ. Но именно основа. А для чего основа? Для глубокого анализа, для выявления закономерностей и для теоретического осмысления, которое бы открывало дорогу практике. Вот этого у нас, кажется, и не хватает в докладе. Если вообще чего не хватает.
— Может быть, может быть, — сказал Василий Антонович. — Впечатление от доклада создается такое, будто бы у нас нет перспектив. Дела есть, а перспектив нет. Для чего-то мы пахали, сеяли, осушали, подымали пойменные земли… А, для чего?
— Чтобы зерновое хозяйство поднять, — ска-зал Сергеев. — Кормовую базу расширить. А на этой базе решительно двинуть вперед животноводство.
— Ну, а зачем это? — настаивал Василий Антонович.
— Стоит задача — Америку догнать, — опять сказал Сергеев. Ты вроде как на экзамене нас допрашиваешь, Василий Антонович.
— Будет правильней, если ты скажешь: как на теоретическо-практическом собеседовании. — Василий Антонович засмеялся. — Вот давай поспорим, чего мы стбим как теоретики. Как практики мы более или менее держимся на среднем уровне. У высокогорцев, у тех и практика покрепче.
— Да, — согласился Сергеев. — В большом почете, черти!
— Так с какой же целью, — повторил Василий Антонович, пропустив мимо, замечание о почете высокогорцев, — с какой целью мы взялись догонять и перегонять Америку, пока что богатейшую из стран мира?