Секретная почта
Шрифт:
На кухне стояла тишина.
Вермахт, казалось, растаял впотьмах. Но нет! За деревянной перегородкой, отделявшей кухню от коморки, что-то зашуршало. Послышался злобный и глубокий вздох. Бандит замер за дверным косяком. Молчал и Даниэлюс.
Даниэлюс даже удивился: как легко складывались мысли. «Нюхнул моего пороха, Вермахт? Вылезай, покажись!» Даниэлюс сообразил: лучшее укрытие — печь. Он напрягся, прянул, как быстроногий олень.
Стук прыжка переполошил Вермахта. Полицейский выставил пистолет, вслепую выстрелил и тут же отдернул руку. И залег, невидимый.
Даниэлюс, затаив дыхание, через
Зловеще тянулась тишина. Видно, это трепало нервы Вермахту. Он постукивал ногами, скрипел подошвами. Из-за косяка показался даже край его полушубка. Щелкнул замок парабеллума — видно, Вермахт менял обойму.
Потом Казлас осмелел и снова высунул руку с пистолетом. Выстрел. Даниэлюс только криво усмехнулся: «Хочешь увидеть, где я — высунь свой нос».
Тишина приводила в неистовство Вермахта.
Он стрелял все чаще. Высунет руку и выпалит в один угол комнаты. Переждет минутку, опять выставит кулак и уже посылает пулю в другой угол. Потом он стал делать по два выстрела подряд…
Даниэлюс считает: восьмой!
Парень молчит, только пот струится по лицу, весь подбородок мокрый — соленые капли затекают в рот. Но чем больше беснуется враг, тем спокойнее юноша.
На кухне опять лязгнула сталь. Матерый убийца привычным движением сменил опустевшую обойму. Громко высморкался и заворчал:
— И не таких я приканчивал…
Потом Вермахт непристойно выругался и снова высунул руку. И не только руку, но и локоть. Казалось, что он сию минуту заглянет к Даниэлюсу и увидит, где прячется парень.
Даниэлюс не выдержал. Ему показалось, что черная прорезь парабеллума глядит прямо на него. Обороняясь от этого страшного глаза, он лихорадочно вскинул «короля Людовика». И сразу нажал на крючок, торопясь выстрелить первым.
От непривычного грохота задрожала избушка. Белесоватая завеса дымного пороха разделила обоих. В комнате стало темно и душно.
И в тот же миг Даниэлюс услышал тяжелое падение тела.
Прежде чем юноша успел что-либо разглядеть, с треском распахнулись двери в сени. Спотыкаясь как пьяный, потеряв ушанку, чуть не на четвереньках, бандит вывалился во двор. Видна была наклоненная широкая спина. Вермахт свалился за порогом. Но сразу поднялся, каблуком захлопнул дверь.
Воцарилась тишина. Струя холодного воздуха из сеней рассеивала дым, который извивался большими клубами, поднимался к потолку, прятался под столом.
«Сейчас швырнет гранату», — подумал Даниэлюс. Он занял новую позицию у стенки — подальше от окна.
Сквозь изукрашенное ледяными цветами стекло не было видно, что творится на улице. Только ухнул ветер, подергал отставшую у стрехи доску, зазвенел в проволоке антенны.
Ружье теперь уже не поможет. Даниэлюс отшвырнул его на теткину кровать. Двустволка увязла в высоких подушках. А парень схватился за топор.
«Хочешь — лезь в окно, в двери — встречу тебя одинаково».
Молчанье и ожиданье истомили Даниэлюса. По плечам прошла легкая дрожь. Парень долго и жадно пил из ведра холодную воду. Посредине кухонного пола валялась чужая ушанка, какие-то обломки, у порога поблескивала кровавая лужица.
Полчаса спустя приковылял Тамошюс с пустым ягдташем, с ружьем на плече, печально помаргивая здоровым глазом. От дядюшки разило самогоном. На дворе мело, погода не годилась для охоты. Потому Тамошюс и выпил малость.
Но старик сразу встрепенулся, как только узнал о происшедшем. Опытный следопыт, Тамошюс установил, что рассыпанные кусочки железа — обломки пистолетного прицела. «Кабаний» заряд сбил целик, а потом попал куда надо.
— Сам своими руками отливал этот жакан. Вижу, Даниэлюс, братец ты мой… В хорошие руки попал «Людовик»!
Тамошюс по кровавому следу за ольховником обнаружил место — там лежал бандит и кто-то его перевязывал. Потом Вермахта тащили волоком. Часто останавливались передохнуть.
Брошенные вещи, кровь, извалянный снег — все говорило о том, что бешеный волк совершал свой последний путь.
Разбушевалась метель. Снег замел следы.
Не отыскался след и весной. Никто в округе больше не встречал Вермахта. Люди вздохнули с облегчением.
Почти десять лет спустя мне довелось побывать в отдаленном городке. Была устроена плановая охота с загонщиками. Тут я и познакомился с Тамошюсом, основательно постаревшим, но еще подвижным и крепким. А старик познакомил меня со своим зятем Даниэлюсом Кряуной, который по-прежнему пользовался «Людовиком», но уже с полным патронташем. Во время второго загона Кряуна подстрелил красавицу лису. В свою сумку он сунул лисицу так, как подобает опытному охотнику: головою вниз, чтобы кровью не испортить шкурки. А хвост — пышный, золотистый царский хвост лисы он выставил наружу. Когда Даниэлюс шагал, лисий хвост соблазнительно развевался, вызывая зависть у неудачливых участников охоты.
Тамошюс проворно ступал по тропинке, вытоптанной Даниэлюсом. Изредка ревниво поглядывал на вздувшуюся сумку зятя и, словно успокаивая себя, громко шептал:
— Кому же, как не маленькому Даниэлюсу… шубка будто на заказ. А теплая, а радость какая мальчонке…
ГАРМОНИЯ ДЖАЗА
Дяди и тетки я не видел, как выражаются поэты, с незапамятных времен. Правда, они приезжали на похороны отца, но что могло с тех пор сохраниться в памяти?
Я, растерянный шестилетний несмышленыш, стою возле гроба, все еще надеясь, что отец вот-вот приподнимет голову с набитой стружками подушечки, откроет запавшие глаза, пошевелит крепко сжатыми губами, рассмеется и заговорит.
День был серый, ветреный. Шептались старые клены, падали желтые листья… Мужики с лопатами подровняли бугор, положили на него венок из дубовых листьев и еловые ветки. Земля забрала отца.
На прощанье тетушка подарила мне отличные коричневые штанишки, а дядя — матросскую шапочку с лентой. В нашей деревне все это было тогда в диковинку. Бабушка наряжала меня в обновки только перед костелом. Ребята мне завидовали и даже не осмеливались дергать за ленточку бескозырки. Взрослые шептались за моей спиной: