Секретные архивы ВЧК-ОГПУ
Шрифт:
Но на самом деле Каин
Не годится никуда.
Я не боюсь вашей угрозы,
Тюрьма меня не устрашит,
В пути моей уж были грозы
Теперь лишь дождик покропит.
Хоть мало я жила на свете,
Но что за сердце у меня,
Оно сболело все на свете,
Мои прекрасные года.
Товарищ Сталин, что же дальше?
Вам хорошо, что вам до всех.
Пускай мужик умрет на пашне,
Пускай же кровь сойдет со всех.
Вы пьете кровь всего народа,
Когда ж напьетесь вы ее?
Когда же выяснет погода?
Когда ж просветит луч весне?
Пойду навстречу
С народом мыслю умереть,
Всегда готова я к походу
И следа вам уж не стереть».
Казалось бы, какой смысл обращать внимание на этот малограмотный лепет несовершеннолетней девчонки?! Ан нет, решили в приемной Сталина, а может быть, и он сам: заразу надо уничтожать на корню!
Школа от контрреволюционерки, само собой, тут же открестилась, во всяком случае, характеристику выдали соответствующую ситуации: «Академическая успеваемость Храбровой была низкой, и особенно плохо она стала заниматься в текущем учебном году. В общественной жизни и работе класса Храброва не принимала никакого участия, вела себя тихо, скромно и незаметно».
Тянуть со следствием не стали и на первый допрос Аню вызвали в день ареста. Вначале следователь задавал успокаивающе-дружелюбные вопросы: где работает мать, чем занимается отец, с кем дружит, чем занимается в свободное время? Аня отвечала, что отца почти не знает, так как с матерью он в разводе, мать же работает проводником на железной дороге, потом называет имена подруг, признается, что свободное время чаще всего проводит дома, много читает и с десятилетнего возраста пишет стихи.
— О чем? — уточняет следователь.
— О природе, о колхозе и о Красной Армии.
— А писали ли вы стих к вождям?
— Да, я написала такой стих и послала его товарищу Сталину.
— Показывали ли вы его кому-нибудь? Помогал ли кто в обработке стиха? С кем вы советовались, прежде чем его написать?
Ловушка! Чувствуете, какая страшная ловушка? Скажи Аня, что с кем-то советовалась, что ей помогал кто-то из взрослых, дело примет совсем другой оборот—это уже заговор, это групповщина, а девочка всего лишь исполнитель чьей-то злой воли. Процесс может получиться грандиозный! Но Аня рассеяла в дым мечты следователя, заявив, что стихотворение написала сама, сама же его отправила, и лишь после этого рассказала обо всем матери. Пусть будет хоть мать, решает следователь и задает очередной вопрос.
— Как повела себя после этого ваша мать?
— Она меня очень сильно ругала. Тогда я сказала, чтобы она пошла в милицию и отказалась от меня официально. Я за все буду отвечать сама.
— Какие причины побудили вас написать этот стих?—гнул свою линию следователь.
И вот тут Аня, видимо, поняла, чем рискует и что ей шьют. Отвечая на этот ключевой вопрос, она решила сработать под дурочку и капризного, безответственного ребенка.
— В тот день у меня было очень плохое настроение. К тому же мама отругала меня за то, что я не убрала в комнате. На это я очень обиделась и села писать стих. Потом рассказала об этом маме и тете, они меня очень сильно ругали. После этого я поняла, что написала очень и очень плохое стихотворение.
Умница, девочка! Молодец! Палачи раскаявшихся любят. Унижения и слезы жертвы — для них слаще меда.
И все же следователь задает еще один вопрос-ловушку:
—
Но Аня не так глупа, чтобы подставить кого-нибудь из знакомых.
— Когда я была в родной деревне, то слышала контрреволюционные выступления от гражданина другой деревни. Его забрали прямо на собрании, и я не знаю, где он теперь находится. Раньше я писала стихи про природу, про колхоз и Красную Армию и хранила их у себя дома. Признаю, что это стихотворение по своему содержанию является антисоветским. Посылая его, я надеялась, что ошибки Сталиным будут исправлены, а именно его я считала виноватым в том, что у нас в колхозе некоторые люди живут плохо. Теперь я поняла, что это не так, — с нажимом закончила Аня.
Потом ее на некоторое время оставили в покое и взялись за мать, тетку, учителей, подруг... Преподаватель русского языка и литературы, который одновременно руководил литературным кружком, заявил, что Аня приходила на занятия всего три раза, писала лирические стихотворения и, хотя товарищей в кружке не имела, по характеру очень жизнерадостна.
— Показывала ли она вам стихи антисоветского содержания? — поинтересовался следователь.
— Нет, — ответил учитель, — не показывала, — и решительно добавил: — И вообще, если она написала таковые, то сочинила их не сама, а откуда-нибудь переписала.
— Откуда? — насторожился следователь.
— Мало ли... Могла найти на улице, могли подбросить в почтовый ящик. В газетах пишут, что враг не дремлет и искоренены еще не все троцкисты, а они на все способны.
Потом взялись за классного руководителя, который хоть и отметил, что учится Аня неважно и в седьмой класс ее перевели «с большой натяжкой», тем не менее подчеркнул, что в письменной работе «Кем хочу стать» Аня написала, что хочет стать поэтом.
Ничего не дали и допросы матери: та прямо заявила, что живет на рельсах, что все время в дороге и дочерью ей заниматься некогда.
— Что она там пишет, с кем водится, куда ходит — знать не знаю, — отрезала проводница. — А за тот вражеский стих я ей выдала по первое число, — добавила она. — Не сомневайтесь!
Короче говоря, групповщины не получалось и показательного процесса тоже. Несмотря на это, старший майор государственной безопасности Радзивилловский утвердил обвинительное заключение. Констатируя, что «фактов антисоветских высказываний со стороны Храбровой следствием не установлено, в других произведениях, изъятых при ее аресте, антисоветского содержания не было», тем не менее и старший майор, и помощник прокурора по спецделам — государственные мужи, быть может, тоже имевшие детей,—приняли не просто бессердечное, а изуверское по своей сути решение:
«Следственное дело по обвинению Храбровой А.А. по ст. 58 п. 10 УК РСФСР представить на рассмотрение Особого совещания, с одновременным перечислением за ним обвиняемой, которая содержится в Бутырском изоляторе».
Уж кто-кто, а старший майор и помощник прокурора знали, на какое беспримерное нарушение загона они идут: суд дело несовершенной девочки не примет. Но хочется крови, очень хочется крови! Знают ее вкус и члены Особого совещания, в состав которого входят Вышинский и Ежов. Им загон не указ, как скажут, так и будет.