Секретный агент S-25, или Обреченная любовь
Шрифт:
И государь, странно одинокий в этом обширном заснеженном пространстве, зашагал в темноту, а вскоре смешался со страшно чернеющими на снежном пространстве деревьями.
Соколов долго глядел вслед государю, и от тяжелого предчувствия сжалось сердце: «Увижу ли еще раз?»
Лунный свет
Государь вернулся в уютное тепло Александровского дворца. Пройдя в кабинет, подошел к высокому окну, открыл его. В лицо ударил острый морозный воздух, заслезился правый глаз, который в последнее время быстро уставал, и его
В мире царила небывалая тишина. Снег около дворца был ярко освещен светом, шедшим из окон. На дороге снег был изрезан полозьями, зато в парке лежал пушистым, нетронутым покрывалом, изумрудно искрился под луною. Горьковато тянуло дымом.
Около подъезда, поскрипывая по снегу валенками, расхаживал с винтовкой караульный. Государь узнал в нем старослужащего рядового Лаврова. Тот на звук открываемой рамы поднял голову, поглядел на своего царя и, как показалось тому, улыбнулся доброй улыбкой. И опять часовой продолжил топать по отведенной для этого линии.
Государь почему-то умилился всей этой зимней картиной, этому солдату из деревенских, который покинул семью и кров, чтобы охранять своего царя. Невольно вспомнились стихи наделенного божественным поэтическим даром великого князя Константина Романова. Глубоко вдыхая ледяной воздух, государь тихонько, чуть шевеля губами, прочитал:
О, зимней ночи жуть и нагота!Зловещий ворон в белизне хрустальной.И лунный свет, и глушь, и немота…На душе, измученной многими неурядицами, стало как в далеком детстве – сладостно и покойно, хотелось в молитвах благодарить Создателя за свою жизнь, за чарующую красоту мира. Государь перекрестился: «Да будет, Господи, воля Твоя, а не моя». По лицу скатилась слеза…
Ошеломляющее известие
После убийства Распутина царская семья пребывала в мрачном унынии. Все помнили страшное предсказание старца: «Пока я жив, с монархом ничего не случится, а погибни я – рухнет трон и династия».
Даже рождественская елка и праздники не разогнали зловещего сплина.
Зима бежала в обычных хлопотах, заботах и радостях.
К радостям относилось новое развлечение.
В солнечный воскресный день 15 января 1917 года решили устроить катание. Было тихо и безветренно. Дымы поднимались в голубое морозное небо прямыми столбами.
После завтрака государь и все августейшие дети были в церкви на обедне, а в два часа пополудни уселись на снеговые сани с мотором – на передних колесах автомобиля укрепили две широкие лыжины, а на задние колеса – гусеницы. Этот агрегат мог бегать по снежной целине и не застревать даже в глубоких оврагах.
В санях нашлось местечко и сорокавосьмилетнему генерал-квартирмейстеру штаба Верховного главнокомандующего Лукомскому.
Сани неслись по полям и замерзшим болотам вдоль Гатчинского шоссе, лихо спускались с гор, ныряли в крутые овраги. У цесаревича замирал дух, но глаза светились редким счастьем. Он вскрикивал:
– Дяденька Филимонов, пожалуйста, подымитесь во-он на тот холм!
Шофер, в чине капитана, добродушно улыбался в густые пшеничные усы:
– Крутенько, ваше императорское высочество! Мотор, опасаюсь, не осилит.
Цесаревич, вцепившись вязаными варежками в поручень, умолял:
– Иван Владимирович, вы попробуйте!
Мотор стучал, кашлял, задыхался, но справлялся: сани вползали из последних сил на крутой бугор. Сверху открывался прелестный, словно на картине живописца Клевера, вид: темного изумруда елочки, утонувшие в глубоком снежном ковре, смолистые хвои, темные на эмалевом фоне неба, а на взгорке – избушка лесника с ярко освещенными окнами и по-зимнему низкой, толстой от снега крышей.
Подкатили к Пулково. Лавируя между сосен, еще раз взобрались на высокую гору и на сумасшедшей скорости скатились вниз. Алексей уселся рядом с водителем, надел шоферский шлем и натянул на глаза очки, которые из-за несоответствия размера постоянно сваливались на нос.
Снега стояли высокие, но сани нигде не застряли, лишь однажды на резком повороте чуть не перевернулись. Государь приказал водителю:
– Не надо столь быстро, Иван Владимирович, поезжайте осторожно!
Вернулись через Баболово на закате, когда апельсиновый, в морозном мареве диск солнца спускался за зеленовато-серый вал стылого леса. Все были веселы, румяны, очень голодны.
Государь, утомленно улыбаясь, заметил:
– Какая необычная поездка! Сколько радости на свете, и все это идет мимо нас… Обидно!
– Еще бы, – рассмеялась великая княжна Ольга. – Ведь не каждый день российского самодержца едва в сугроб не переворачивают.
Государь распорядился:
– Десять минут на переодевание, все идем гулять в сад, и затем – обед. – Лукаво взглянул на супругу: – Сегодня ты, Алике, не станешь жаловаться на отсутствие аппетита?
– Сегодня я голодна, как серый волк!
Государь тут же ответил:
– Полагаю, не тот, который жаждал съесть графа Соколова. В прошлый раз хищник кончил плохо: его шкура теперь лежит у графа под роялью.
Императрица спросила:
– Неужели граф голыми руками задавил волка?
– Именно так, Алике! – отвечал государь. – Вообще в старину на Руси было много силачей. Даже среди известных лиц, скажем, капитан Лукин, двухметровый гигант Александр Суворов – сын полководца, герой двенадцатого года генерал Василий Костенецкий, поэт Лермонтов. Даже мой папа, государь Александр, сдавливал в кулаке большое антоновское яблоко так, что из него сок капал. Или у нас в библиотеке хранится серебряный рубль, который мой папа скрутил в рожок.
Цесаревич взял отцовскую руку, заглянул ему в лицо и весело сказал:
– Я очень люблю читать «Русскую старину». В одном из старых номеров написано про крестьянку Тверской губернии. Она была невероятно сильна: гнула подковы, зараз вбивала ладонью большой гвоздь в стену. Однажды ей надоедал знаменитый моряк-богатырь Тимашов. Она сгребла его в охапку и швырнула с такой силой на пол, что тот долго приходил в себя. Я, папа, горжусь, что я русский.
Все вновь улыбнулись. Цесаревич мечтательно произнес: