Секретный агент S-25, или Обреченная любовь
Шрифт:
Шатуновский-Беспощадный обладал своеобразным даром: о самых невинных предметах и событиях он умел писать с ядовитой усмешкой и убийственным сарказмом. Когда-то Антон Чехов хвалился, что может сочинить рассказ о чернильнице. Дар Шатуновского был сильнее. При желании он мог с такой презрительной иронией заклеймить чернильницу, что читатель остался бы в убеждении: все самое гнусное в мире: войны, разбои, убийства, железнодорожные катастрофы, неурожаи и землетрясения – совершается исключительно по вине этой канцелярской принадлежности.
Особенно острое удовольствие журналисту доставляло писать гадости про людей знаменитых, известных своей непорочной репутацией. Правда, герои фельетонов порой оскорбляли журналиста по лицу, но он сносил все унижения и плевки ради славы, пусть и скандальной.
Когда-то, незадолго до начала войны, Шатуновский написал в газетке бойкий фельетон «Аристократические забавы – убийства и мордобой». Главным персонажем этого пасквиля был граф Соколов.
Гений сыска отправился в редакцию и затолкал в рот онемевшему от ужаса журналисту газетку с его писаниной. Когда началась война, журналист не спешил на передовую. Он был человеком осторожным и нервным. Начальство, учитывая далекий от храбрости дух Шатуновского, солидный возраст и геморрой, на фронт его не командировало.
Но в конце января 1917 года произошло нечто неожиданное. Редактор журнала «Русская мысль» Светлов, грузный, хорошо ухоженный человек в безукоризненном костюме, с тщательно завинченной вверх жесткой полоской усов, пахнувший хорошим коньяком и дорогой сигарой, пригласил к себе Шатуновского.
Развалившись в глубоком кресле, Светлов по новой моде положил ноги в дорогих лакированных штиблетах на стол. Он сосал толстенную сигару и ею ткнул на кресло.
– Милости прошу, Илья Самуилович! Рюмку коньяку? Как дети? Как здоровье супруги? – Испытующе поглядел на журналистскую знаменитость. – На фронтах близится мощное весеннее наступление. Но в окопах не все благополучно. Усиливается революционная агитация, катастрофически растет число дезертиров. Вражеская авиация разбрасывает над нашими позициями враждебные листовки. Эти листовки находят читателей. Возмутительны участившиеся случаи братания. Этому мутному потоку лжи необходимо противопоставить острое журналистское перо. Илья Самуилович, я направляю вас собственным корреспондентом в действующую армию, на Юго-Западный фронт. Поздравляю!
Шатуновский покраснел, растерянно забормотал:
– Это оно конечно… Александр Николаевич, но разве нет кого-нибудь моложе?
Редактор лягнул ногой.
– Что значит – моложе? Разумеется, есть! – Многозначительно поднял палец. – Талантливей – нет. Вы знаете, мой дорогой, в какое ужасное положение попал наш журнал? Народ беднеет, тиражи падают. Объявили подписку на приложения к журналу – Герцен, Беранже, Горький. Творческой деятельности Горького только что исполнилось четверть века – юбилей замечательный! За четырнадцать томов и годовую подписку на «Русскую мысль» всего тридцать шесть рублей! И что же? Из рук вон плохо идет подписка.
Шатуновский вздохнул:
– Сочувствую!
– Так помогите поднять интерес к журналу! О вас мы уже сообщили в штаб армии генерала Гутора. Пишите смелее и острее, глубже, так сказать, поднимайте проблемы. Наблюдайте, обличайте, записывайте и чаще посылайте материалы. Наиболее злободневное сообщайте в редакцию по телефону или телеграфом. Построчную оплату на время командировки увеличиваю в три раза. Полагаю, Илья Самуилович, вы не откажетесь ехать в вагоне третьего класса? Нет, мы на вас не экономим. Это позволит вам лучше понять душу простого русского солдата, проникнуть в его героическую сущность.
Шатуновский был все-таки настоящим журналистом. Природная робость сменилась желанием понюхать запах пороха. Он согласился:
– Именно так – в вагоне третьего класса, бок о бок с героями моих очерков, с этими беззаветными патриотами, в сердцах которых ярким пламенем горят святые слова – Государь, Православие, Отечество.
Редактор снял ноги со стола, оторвал от кресла грузный зад и пожал руку Шатуновского:
– Успехов вам! В кассе получите командировочные, а вот, держите, ваши военные документы…
Проводив журналиста, налил коньяку и с наслаждением пропустил рюмку.
Сюрприз судьбы
Теперь, готовя начальную статью в «Русскую мысль», Шатуновский записывал то, что удавалось подслушать в толпе, ехавшей на фронт. Однако разговоры солдат носили до неприличия обыденный характер. Вместо горячих слов о беззаветной любви к матушке-родине солдаты, матюгаясь, говорили о том, что собака-интендант отказался выдать новые шинели, об уменьшении приварочных денег, о том, как бы успеть сбегать в лавочку да купить там табачку и водки. И много врали о боевых и любовных победах.
Шатуновский исповедовал принцип: важен не факт, а его подача. Эти бесхитростные разговоры он решил понимать как проявление особой скромности, присущей всем героям. Он домысливал несказанное, в шутке или анекдоте видел несгибаемую волю, красоту и силу народного гнева. Стоя в толпе, он делал в блокноте записи: «Наша героическая эпоха отделила зерна от плевел, героев – от предателей. Патриотизм – слово вовсе не забытое, оно горит священным огнем в сердцах миллионов простых русских людей, которые на наших глазах созидают историю…»
Шатуновский уже придумал и заголовок, который ему показался удачным: «Дорожные тайны будущих героев».
Записав очередную ценную мысль, журналист поднял глаза и остолбенел: в нескольких шагах от него горой высился солдат, в котором легко узнавался граф Соколов. Как у охотника сильнее начинает биться сердце при виде крупного зверя, так ловкий борзописец почувствовал острую тему для фельетона. Быстрые мысли закрутились в его курчавой голове:
«Вот это удача! Разжалованный граф едет на передовую. Какой острый сюжет для фельетона: „Взлет и падение русского аристократа“. Шатуновский продвинулся вперед, близоруко прищурился: точно ли, тот ли самый Соколов, который когда-то приходил скандалить в редакцию? И хотя граф был в солдатской шинели, но осанка, властные манеры, красивый раскатистый голос – все это журналиста убедило: да, это тот, кого молва окрестила «гением сыска»!
Приятное соседство
Словно пчелы улей, железнодорожный состав густо облепили люди в потрепанных, серых, грязных шинелях. В вагоны пускали лишь через одну дверь, возле которой стояли двое патрульных. Они теперь уже тщательней, чем у ворот, просматривали документы и билеты.
Соколов степенно шел вдоль поезда, размышляя: «Кому нужна такая дотошная проверка? Солдаты едут умирать, а их проверяют, словно они с казенными средствами ищут сбежать в Монте-Карло».
Вдруг среди гама и криков послышался отчаянный стук в оконное стекло, потом окно с грохотом опустилось. В его проем высунулось веселое круглое лицо знакомого солдата – Бочкарева. Он орал так, словно с него сдирали кожу: