Секретный архив Шерлока Холмса
Шрифт:
Успокоившись, я прошёлся по тёмной комнате, ни на что не наткнувшись. Я ходил, и мысли рождались одна за другой, обретая законченный вид. Мне нужно было срочно их записать. Я зажёг лампу и стал искать бумагу. Близко была лишь бумага, небрежно лежащая на краю химического стола Холмса. Подумав, что он не обидится на меня, я не мешкая схватил лежащую стопку и сел писать:
« Мгла опускалась на город, пряча всё то, что произошло всего лишь несколько минут назад. луны не было, а набежавшие тучи добавили темноты, и Элизабет почувствовала, что те, кто был здесь, а особенно те, кого обычно никто не видит, стали приближаться к месту, где она стояла, окружая и протягивая к ней свои костлявые руки, дыша холодом в затылок… »
И я вновь выпал из реальности до той поры, пока не раздался звонок, извещающий о прибытии почты. Только благодаря этому я оторвался от своей увлекательной работы и, посмотрев в окно, зажмурил от неожиданности глаза – дневной свет ослепил мои уставшие очи.
Плотно позавтракав, я по привычке стал просматривать свежую прессу, но, видимо, бессонная ночь дала о себе знать, и я незаметно погрузился в сон без сновидений. Мне показалось, что я и не спал вовсе, что прошло всего несколько секунд, но открыв глаза, обнаружил, что за окном уже стало темнеть. Заглянувшая в комнату квартирная хозяйка – создалось впечатление, что она ждала, когда я проснусь, уж очень быстро она появилась – поинтересовалась, когда ей подавать обед. Есть не хотелось, да, впрочем, и писать тоже. Что тогда оставалось? А не пойти ли мне немного проветриться, всё же уже несколько дней не был на свежем воздухе. Сказав миссис Хадсон, что через пару часов вернусь, я оделся и отправился на улицу.
Как только я вышел и стал спускаться на мостовую, как сразу же чуть не упал, поскользнувшись на обледенелых ступеньках крыльца. Видимо, кто-то решил напакостить, так как я, зная нашу квартирную хозяйку, не мог даже предположить, что она могла бы допустить подобное безобразие. Было морозно и безветренно. Приятно ощущалось покалывание кожи лица, по мере того, как она всё больше и больше подвергалось действию холодного воздуха. Я шёл не спеша, забыв обо всём, разглядывая окружающий меня мир, как ребёнок, впервые попавший в большой город из деревни, в которой провёл все предыдущие годы. Всё было интересно: и повозки, проносившиеся мимо меня, и люди, спешащие по своим делам, и детвора, игравшая в непонятные для посторонних игры, и дома, и дымящие трубы, и небо, такое чистое, нежно-голубое, и яркое солнце, несмотря ни на что пытающееся согреть идущих пешеходов и растопить лёд, которого было немало на той многолюдной улице, где я прогуливался. Через некоторое время я дошагал до парка, и уже в следующее мгновение вокруг меня всё изменилось. Мне показалось, что я попал в какой-то сказочный лес, до того необычно смотрелись деревья, покрытые инеем. Я как будто бы оглох от окружившей меня тишины. Но это длилось совсем недолго – чей-то хриплый голос вырвал меня из сказки, задав вопрос:
– Джон Уотсон?
От неожиданности я вздрогнул и опасливо оглянулся. Позади меня стояла, судя по всему, женщина. На ней было явно избыточно одежды, которая топорщилась, скрывая содержимое, создавая впечатление кочана капусты, но, видимо, не пустого. Я не нашёл ничего лучшего, чем произнёсти:
– Простите?
Возможно, мой вид и этот испуганный вопрос заставил окликнувшую меня женщину изменить тон.
– Вы что, не узнаёте меня, Джон? – и, видя моё замешательство, продолжила. – Это же я, Бетти.
Она смотрела на меня очень внимательно, стараясь понять по моему лицу те чувства, которые могли быть вызваны упоминанием её имени. И она была права. Это имя всколыхнуло мою память, унеся меня в студенческие годы. Да, в студенческие бесшабашные годы, когда я довольствовался совсем немногим, когда не давил на меня груз прожитых лет, когда казалось, что всё ещё впереди, и самым главным были те мелочи, о которых сейчас, в разговоре с кем-либо, принято вспоминать с усмешкой. Но тогда…
Бетти, милая Бетти, ты заставила впервые так сильно забиться моё сердце, что до сих пор я иногда нет-нет да вспоминаю твоё милое личико в веснушках и оранжево-рыжие завитушки твоих волос. Ты ненадолго возникла в моей жизни и пропала на несколько лет, разбив моё сердце, выйдя замуж за немолодого – мне тогда старыми казались все люди старше 30 лет – барона. – Это ты, Бетти? Что с тобой произошло?
Когда я возвращался домой, было далеко за полночь, на душе было тоскливо. Я никак не мог поверить, что такое возможно, что с человеком могут произойти такие изменения. Но у меня перед глазами была новая Бетти с её новым для меня образом жизни, новыми мыслями, потребностями… И старая, вернее, молодая Бетти, всё больше и больше удалялась от меня. А через некоторое время стало казаться, что Бетти всегда была такой – нынешней, не той, которая сводила меня с ума своей красотой, своей детской непосредственностью, тесно граничащей, как мне казалось, с мудростью взрослой опытной женщины. От прежней Бетти практически ничего не осталось – лишь смутное воспоминание, полностью замещённое непонятным по форме образом, грубым голосом, незатейливыми желаниями и… Но всё же тот светлый лучик, который так долго жил во мне, остался где-то в глубине, говоря о том, что были и светлые дни у этой погрубевшей, потрёпанной жизнью женщины, с которой я расстался сегодня в парке. Подойдя к своей квартире, я уже знал, о чём напишу дальше в своём великолепном романе.
Прошла неделя. За эти дни меня никто не беспокоил, впрочем, Холмса также никто не спрашивал. И это дало мне возможность полностью погрузиться в то увлекательное занятие, коим был для меня мой роман. Я писал и писал, лишь делая перерывы на еду и сон, которые чаще всего терпеливо ждали, когда я уделю им время. В эти дни я не замечал времени суток, лишь ворчание квартирной хозяйки на мой неправильный образ жизни да случайный взгляд в окно иногда сообщали мне, что я вновь затянул с едой или отдыхом. Но всё это меня не особенно заботило. Я писал и писал, самозабвенно продвигаясь к логическому завершению захватывающих приключений главных героев. И вот, в одно утро я дописал последнее предложение, поставил точку и задумался: мой труд был завершён, значит всё, конец? Радоваться этому? Но радости я не находил. На душе стало тоскливо. Эти две недели я был там, в мире, придуманном мной. Я был не просто наблюдателем, я был участником описываемых событий. А теперь всё закончилось. Никогда до этого у меня не было подобного чувства, даже после написания стольких рассказов о приключениях моего друга. Вспомнив о Холмсе, я искренне забеспокоился. Написанный роман сразу покинул мои мысли, уступив их Шерлоку Холмсу. Мне стало стыдно за своё поведение. Я вёл себя как эгоист. Холмс, где вы, мой мудрый друг? Всё ли у вас хорошо? И, словно читая мои мысли, в распахнутых дверях комнаты появился величайший из ныне живущих на свете людей – Шерлок Холмс собственной персоной, без грима, в обычной для него одежде.
– Доброе утро, Уотсон! – весело прокричал он. – Надеюсь, я успел, и вы без меня не завтракали?
Я сидел и молчал, не в силах что-либо произнести от этого неожиданного вторжения, или, правильнее сказать, возвращения домой моего друга. Я кивнул в ответ.
– Что с вами, мой друг? Уж не заболели ли вы часом? – спросил Холмс, изменившись в лице.
– Нет, – только и смог выдавить я.
В это время вошла миссис Хадсон и стала сервировать стол. Её повседневные действия вывели меня из оцепенения, и я тотчас накинулся на Холмса с вопросами, заодно комментируя его внешний вид.
– Здравствуйте, Холмс.
– Здравствуйте, Уотсон, – усмехнулся он, а я понял, что несколько запоздал с приветствием.
– Как всё прошло? Где вы были? Вы заметно похудели…
Холмс стоял и смеялся, а когда мой словесный поток стал затихать, серьёзно произнёс:
– Всему своё время, Уотсон. Давайте сначала поедим, а то я очень соскучился по стряпне нашей дорогой миссис Хадсон, а после, за бокалом бренди, я вам всё расскажу. А пока она накрывает на стол, я быстро приведу себя в порядок, да и… – он не договорил, а сосредоточенно прошёл к химическому столу. Не прошло и минуты, как он отправился наверх, но вскоре вернулся, облачившись в свой домашний халат, и мы приступили к курице в свернувшемся яичном соусе.
Насладившись этим блюдом, что относилось не только к Холмсу, который прошедшие две недели, видимо, нормально не питался, но и ко мне, не замечавшему в предыдущие дни вкуса еды, мы с блаженным видом откинулись на спинки стульев, ожидая десерта и чая. Покончив с завтраком и благодаря нашу счастливую квартирную хозяйку, которая на славу потрудилась, давно не слышала от нас доброго слова и ощущала отсутствие должного внимания к её стряпне, сытые и довольные сели в свои кресла с бокалами бренди. Огонь весело трепетал в камине, согревая и завораживая. Холмс не спеша начал свой рассказ о том, где он был, чем занимался и чего добился. А начал он с того, что напомнил мне о моём друге: