Секретный фарватер (илл. Г. Яковлева)
Шрифт:
Выжидая, человек лежит до половины в воде, будто взвешенный в лунном свете.
Монотонно поскрипывает сосна: рип-рип!.. рип-рип!..
Вначале план был другой, более громоздкий. Но, к счастью, подвернулась эта гибель во время катания на лодках.
Шеф и его «батраки» наблюдали за катастрофой с сеновала.
Лодка перевернулась в тот момент, когда спортсмен, сидевший на руле, ложился на другой галс. Упавший парус сразу накрыл обоих — и молодого человека и девушку.
Толпа повалила к месту гибели. Шеф длинно выругался.
— Поднимется кутерьма! —
Он оказался прав. Поиски утопленников затянулись. Из города понаехало множество народу: чиновники, полицейские, родственники, праздные ротозеи. На берегу вечно толклись люди.
Шеф выходил из себя.
— Ну что за дурни эти утопленники! — говорил он. — Где их угораздило утонуть? Перед самым наблюдательным постом русских, и как раз теперь, когда мы здесь!
«Батрак» постарше соглашался с начальством. Ожидание всегда изматывает нервы.
Второй «батрак» высокомерно молчал, курил и сплевывал в сторону.
Это раздражало его напарника.
Познакомились они уже здесь и с первого взгляда безотчетно возненавидели друг друга.
Безотчетно? Пожалуй, нет. Сумма вознаграждения очень велика, а шеф пока только присматривается к своим помощникам. Кто из них пойдет на задание, а кто останется в резерве? «Батраки» видят друг в друге конкурента.
Второй «батрак» — немец. Лицо у него узкое, злое, заостренное, как секира. А глаза темные, без блеска, будто насквозь изъедены ржавчиной. Лет ему не более тридцати, но волосы на голове и брови совершенно белые. Ранняя седина, что ли, а может, он альбинос?
Первый «батрак» постарше. На вопрос о национальной принадлежности отвечает уклончиво. Всякое бывало… Иной раз — особенно с похмелья — долго, с усилием припоминает, кто же он сегодня: грек, турок, араб?
Впрочем, где-то на дне памяти сохраняется расплывчато-мутное видение: остров Мальта, трущобы Ла-Валлеты. Там он родился. Но это было очень давно, около сорока лет назад. Пестрым калейдоскопом завертелась жизнь. И сорокалетний возраст — почти предельный в его профессии.
Поскорее бы сорвать это вознаграждение! Убраться бы в сторонку, приобрести бар, доживать жизнь на покое. Но задание, наверное, перехватит альбинос. Он моложе.
И тут, как повсюду, безработные отталкивают друг друга локтями. Молодые, понятно, поспевают раньше пожилых.
Злые, как осенние мухи, бродят по хутору «батраки», выполняя для отвода глаз пустячную работу. Того и жди, вспыхнет ссора между ними. Шеф предотвращает ее коротким «брек». [46]
46
Так разводят на ринге сцепившихся боксеров.
На третий день он с биноклем забирается на сеновал. Там есть узкое отверстие под крышей, нечто вроде амбразуры. В нее часами разглядывает противоположный, русский берег. И скалит зубы при этом. Ого! Маленьких детей пугать бы такой улыбкой!
Наутро он сообщает «батракам» свой план.
Альбинос вынул трубку изо рта:
— Придумано хорошо. А кто пойдет?
— Он.
— Почему не я?
Шеф нахмурился:
— Я решаю!
Потом все же соблаговолил объяснить:
— Он уже ходил на связь с этим Цвишеном, бывал на борту его лодки. В Басре, в сорок первом, — так, кажется?
— Да.
Альбинос неожиданно захохотал:
— Вы правы, как всегда. Старик лучше меня сыграет роль покойника.
Мальтиец обиделся:
— Я ненамного старше тебя, зубоскал! Впрочем, с твоей унылой неподвижной рожей не надо и маски, чтобы…
— Брек, брек! Вам еще пригодится злость. Конечно, вы сыграете лучше. Ведь это не первая ваша роль, не так ли?
И в этом он тоже прав.
Сейчас мальтиец — на русском берегу. Глаза его широко открыты. Уши наполнены вкрадчивыми шумами ночи.
А в закоулках мозга проносятся тени.
Они кривляются, дергаются, словно в танце. Это — босой, в подвернутых штанах фотограф на пляже в Констанце. Это — сонный портье второразрядной афинской гостиницы. Это — дервиш [47] из подземной тюрьмы в Басре.
Особенно ему удался дервиш. Как был продуман характер! Как тщательно отделана каждая деталь!
Этого дервиша заподозрили в том, что он — переодетый европеец, и сволокли в тюрьму.
Перешагнув ее порог, он спросил, в какой стороне восток, потому что окон в камере не было, и потребовал коврик для совершения намаза. Тюремщики грубо высмеяли его. Но кто-то ради любопытства швырнул ему грязную циновку.
47
Странствующий мусульманский монах.
Узник не удовлетворился этим и попросил кувшин с водой, чтобы совершать ритуальные омовения. В воде ему было отказано.
Тогда он принялся проклинать своих палачей.
Глотка у него была здоровая, и он вопил так, как могут вопить только ослы и дервиши.
— Смерть людей, — кричал он, — предначертана в книге судеб, и он не страшится смерти! Да будет на то воля аллаха, единого, премудрого, вечносущего! Но, препятствуя совершать предписанные кораном обряды, его лишают райского блаженства, которое обещано каждому правоверному. О гнусные палачи, сыны греха, зловонные бешеные псы!
Покричав несколько часов, он умолк. Заглянули в замочную скважину. Узник был занят тем, что отковыривал глину в стене и старательно растирал между ладонями. Его спросили, зачем он это делает. Он ответил, что при обряде «тейемун», предписанном пророком, разрешено вместо воды пользоваться песком, если час намаза настиг путника в пустыне.
Дервиш упрямо боролся за свой рай. Он неукоснительно совершал ритуальные омовения размельченной глиной и громко молился, стоя на циновке лицом к востоку.