Секретный пилигрим
Шрифт:
Я пошел даже на то, чтобы попытаться установить личность предыдущего жильца моего номера и узнать, действительно ли его звали Питер, но Ахмед стал странно уклончив, заявив, что уезжал в то время в Триполи, чтобы навестить старушку-мать, и что в гостинице не хранятся списки постояльцев.
Может, настоящий Питер возвратился в мгновение ока и утащил ее? Может, грек Ставрос? Может, она проститутка? А я? Не сутенер ли Ахмед? Не служил ли телефонный звонок своеобразной приманкой, которой она завлекала только что прибывших постояльцев в их первый беспокойный одинокий вечер? Или же, как мне хотелось думать, просто перепуганная женщина, соскучившаяся по своему любовнику и жаждущая найти хоть в ком-то опору в приступе безумного страха перед
Что бы за этим ни скрывалось, я узнал о себе кое-что новое, пусть даже не очень хорошее. Я узнал, как опасно мое одиночество, как я был доступен, с какой готовностью мог поделиться своей любовью и получить чужую и сколь непрочной была во мне та добродетель, которую на Службе звали “личной безопасностью”, в сравнении с моей растущей тягой к связям. Я подумал о Монике и о своих неискренних заверениях в любви, так и не сумевших тронуть богов, к которым они были обращены. Я подумал о Жиле Латимере и его безнадежной страсти. И по какой-то неведомой причине женщина, назвавшая себя Энни, казалось, принадлежит к той же плеяде страдальцев, вопиющих у меня в душе.
А после безликой девушки появился безликий юноша. Это случилось на следующий вечер.
Изможденный, я уселся в холле гостиницы и в одиночестве потягивал свое шотландское виски. Накануне я объезжал лагеря в районе Сайды, и мои руки дрожали после очередного дня в Южном Ливане. Наступил чудодейственный час сумерек, когда обитатели бейрутских человеческих джунглей по взаимному согласию забывают про междоусобицы и собираются у общего водопоя. Подобное я наблюдал в джунглях. Возможно, и вы тоже. По какой-то команде слоны, африканские кабаны, газели, львы и жирафы потихоньку покидают спасительную тень деревьев и чаще всего молча располагаются на болотистых берегах. Таким в этот час был холл гостиницы “Коммодор”, когда после своих дневных похождений в нем собирались журналисты. Автоматическая стеклянная дверь, всегда открывавшаяся с заминкой, вздыхала и ворчала от напряжения, и ранняя бейрутская ночь извергала свою пеструю толпу: телевизионную группу из Швеции во главе с бесцветной блондинкой в наимоднейшем хлопчатобумажном одеянии; фотографа и пишущего журналиста из американского еженедельника; представителей телеграфных агентств – обычно парами; пожилого и чрезвычайно таинственного восточного немца с любовницей-японкой. Все, как сговорившись, входили с нарочитым спокойствием, останавливались, а затем усаживались в холле, сбрасывая с себя дневные заботы.
Но день на этом не кончался. Настоящему журналисту предстояло отправить пленку, написать статью и передать ее по телексу или телефону. Кто-то не явился, и надо найти этому объяснение. Такой-то схватил шальную пулю; сообщили ли об этом его жене? Так или иначе закрывшаяся за ними стеклянная дверь означает, что еще один день отвоеван у противника. Трудяги задраивали люки на ночь.
Наблюдая за ними, я рассчитывал, что встречу человека, который знает кого-то, кто знает того, кто знаком с разыскиваемой мною женщиной. В течение дня до этого момента я ничего не добился и лишь увидел еще больше несчастных людей.
А тем временем в холле собирались и другие представители человеческой расы, менее броские на вид, но порою более интересные для наблюдателя: деляги и торговцы оружием и наркотиками, дипломаты среднего ранга в темных костюмах, разносчики влияния и информации, перебирающие свои четки и ощупывающие своими беспокойными глазами всех находящихся в холле. И шпионы всех мастей, торгующие в открытую, потому что в Бейруте тем, чем торгуют они, торгуют все. Здесь не было мужчины или женщины без своего собственного источника информации, даже если это всего лишь Ахмед за стойкой, который за несколько долларов и улыбку выдаст тебе все тайны Вселенной.
Но человек, привлекший мое внимание, был фигурой экзотической даже по меркам
Охранник тоже обратил на него внимание. Так же как и Ахмед за своей ужасающей стойкой. Два его автомата Калашникова были прислонены к стенке позади него как раз под шкафчиком с ячейками для ключей от номеров. Я увидел, как Ахмед сделал полшага назад, чтобы дотянуться до одного из них. Небольшой ручной гранаты было бы сейчас здесь достаточно, чтобы смести половину самого цвета мошенников города.
Но это видение продолжало двигаться вперед, либо не сознавая, что вызывает любопытство, либо пренебрегая им. Он был высок и молод, двигался плавно, но скованно. Он напоминал человека, лишенного собственной воли, действовавшего по команде того, кто им управлял. Теперь я разглядел его получше: темные очки, черная щетина и усы. По этой причине лицо его казалось таким темным. И эта белая косынка на голове. Но именно от его скованной походки робота у меня пошли мурашки по коже, и я пытался прикинуть, какой он веры.
Он дошел до середины холла. Люди уступали ему дорогу. Одни, взглянув на него, отводили взгляд, другие демонстративно поворачивались к нему спиной, словно знали его, но не любили. И вот при ярком свете центральной люстры стало казаться, что он начал возноситься. Наклонив вперед свою повязанную голову и слегка двигая руками, он как бы восходил на собственный помост по приказу свыше. Теперь я увидел, что он американец. Я понял это по полусогнутым ногам, повисшим кистям рук и слегка похожим на девичьи бедрам – типичный американский юноша. Его солнечные очки были, видимо, недостаточно темны для него, потому что в одной своей длинной руке он держал матерчатый козырек для защиты глаз. Именно такие козырьки носили профессиональные картежники и редакторы ночных изданий в фильмах сороковых годов. Он был, как минимум, шести футов ростом. На нем были полукеды такой же непорочной белизны, как и головная повязка, и он ступал в них бесшумно.
Какой-то арабский чудик? – подумал я.
Тронувшийся сионист? Такие тоже бывают.
Или под кайфом?
Школьник на экскурсии, подражающий хиппи и ради острых ощущений оказавшийся в городе проклятых?
Сменив направление, он подошел к администратору и начал что-то говорить ему, повернувшись лицом к холлу и выискивая того, кто ему был нужен. Именно тогда я заметил у него на щеках и лбу красные точки, похожие на сыпь при крапивнице или оспе, но более яркие. Клопы здорово попитались им в какой-нибудь вонючей ночлежке, подумал я. Он двинулся по направлению ко мне. Опять скованно, без всякого выражения на лице. Целеустремленно – очевидно, этот человек привык привлекать к себе внимание. Сердито – защитный козырек болтается на руке. Он слепо сверлил меня взглядом сквозь темные очки, а я продолжал потягивать виски. Какая-то женщина взяла его за руку. На ней была юбка, и, вполне возможно, именно она была той медсестрой, которая отдала ему свою косынку. Они остановились возле меня. Рядом со мной никого больше не было.
– Сэр? Это – Сол, сэр, – сказала она, – или Морт, или Сид, или как вам будет угодно. Он спрашивает: не журналист ли вы, сэр?
Я сказал, что журналист.
– Из Лондона, сэр, в командировке? Сэр, вы редактор? Сэр, вы пользуетесь влиянием?
Сомневаюсь насчет влияния, ответил я с примирительной улыбкой. Больше по административной линии, а здесь почти проездом.
– Вы возвращаетесь в Лондон, сэр? Скоро ли?
В Бейруте не принято заранее сообщать о своих планах.
– Довольно скоро, – согласился я, хотя, по правде говоря, собирался возвратиться на юг на следующий день.