Секретный узник
Шрифт:
– Париж. Набережная Вольтера. Бистро "У прекрасной Габриэли", где за стойкой стоит прекрасный мосье Поль с симпатичным брюшком. Впрочем, вы, кажется, не были знакомы с мосье Полем.
– Да, конечно, - улыбнулся Хорст.
– Это вы. Вы, кажется, торгуете хронометрами?
– Чем еще может торговать человек, который решил вдруг выдать себя за швейцарца?
– Значит, вы не коммерсант из Цюриха?
– Хорст с удивлением поймал себя на том, что не испытывает страха перед этим человеком, уверенным в себе, улыбающимся дружеской и вместе с тем чуть снисходительной улыбкой. Он был уверен, что эта их встреча, как и первая, случайна. Быть может, это была опасная уверенность, но он
– Да?
– Выходит, что так...
– Кто же вы, если не секрет?
– Секрет... Зовите меня Гербертом, господин профессор.
– А что, если и я не Хорст?
– Нет, вы - профессор фон Хорст, мы проверили. Рад, что случай вновь свел нас.
Они обменялись несколько запоздалым рукопожатием.
– Кто это "мы"?
– после затянувшейся паузы спросил профессор.
– Не гестапо.
– Это я понял.
– Да, я дал вам это понять.
– Знаете, я очень рад, - профессор оглянулся, но поблизости никого не было, и он мог говорить без опаски.
– Я рад, что есть люди, которые не смирились. Мне казалось, что вокруг немота.
– Не надо делать поспешных выводов.
– По поводу чего?
– вновь насторожился Хорст.
– Вас или моих мыслей?
– Не будем сейчас об этом, профессор. Не хочу вас интриговать, но я знаю о вас больше, чем вы обо мне. Ответьте мне прямо: вам угрожает какая-нибудь опасность?
– Да. Сегодня они приходили за мной, но не застали дома.
– Вам не повезло. У вас слишком злопамятный и могущественный враг. Не будь его, все ограничилось бы отставкой.
– Вы полагаете?
– Не сомневаюсь. Вам нужно скрыться? Или вы хотите перейти границу?
– Разве это возможно?
– Все возможно, пока человек жив. Вы едете в Гамбург? У вас есть там надежное убежище?
– Мне кажется, что да.
– Желаю вам удачи... Но если паче чаяния у вас все сорвется, возвращайтесь в Берлин. Запомните адрес: Шеллингштрассе, 19. Это в Панкове. Запомнили?
– Панков, Шеллингштрассе, 19.
– Приходите в любой вторник ровно в десять утра или в пятницу между одиннадцатью и часом. Постучите три раза. Скажете, от Герберта. Вам постараются помочь. А сейчас, извините, мне надо идти.
– Куда?
– удивился профессор.
– Поезд ведь идет без остановок!
– В другой вагон. Вас, возможно, разыскивают, а я не могу позволить себе лишнего риска. Даже минимального.
– Понимаю...
– Если надумаете прийти, трижды убедитесь, что за вами нет слежки.
– Спасибо.
Его собеседник достал сигареты и медленно направился к тамбуру.
Берлин, 27 августа 1935 г.
Моя дорогая Роза!
В последний четверг делегаты Международного конгресса по вопросам уголовного права и тюремной системы, заседавшего в Берлине, проводили здесь осмотр. Когда меня вызвали на прогулку, я предчувствовал, что сейчас подвергнусь "обозрению" представителей разных народов. И верно! Делегаты стояли у стен, чтобы остаться незаметными. Но уже при первом обходе тюремного двора я их обнаружил и спугнул. Когда-то в зверинце Гагенбека я видел, как рассматривали представителей "цветных" народов, и негры зулу и индейцы сиу особенно привлекали внимание и возбуждали всеобщее любопытство. Но поскольку во мне, как обычном европейце, нельзя обнаружить ничего поразительного, делегаты приличия ради предпочли немедленно удалиться. Меня все время радует, что в мире есть еще люди, которые проявляют ко мне интерес, даже и не будучи моими друзьями. Больше ничего нового. Только одна просьба к тебе. Мои брюки постепенно протираются на коленях. Боюсь, что они не выдержат до процесса.
Тысяча приветов нашей Ирме и деду. Верность и горячий привет шлет тебе
твой любящий Эрнст из Моабита.
Глава 31
АДВОКАТ РЁТТЕР
Тельман уже не верил, что процесс когда-нибудь начнется. Почти два с половиной года прошло с того дня, когда его арестовали на квартире Ключинских. Неслыханный произвол! Нигде в мире преследуемым властями политическим руководителям не приходилось так безнадежно долго ждать обвинения.
Неужели наци все еще надеются сломить его? Кажется, они испробовали все средства: темный сырой карцер, где нельзя стать в полный рост, мелкие пакости вроде чистки нужников, наконец гипноз и особую обработку. Кто измерит всю глубину этих страданий? Иногда отказ в свидании или ежедневной прогулке ударяли по сердцу сильнее гестаповского бича. Ночной безысходный кошмар обступал со всех сторон, казалось, все вокруг рушилось, и тошнотворное отчаяние швыряло узника с койки на пол. Что удерживало его тогда от безумного крика и хохота? Что мешало ему подползти к железной двери и разбить об нее голову?
Но нет, для него это было невозможно.
Даже в редкие минуты всепоглощающего отчаяния он знал, что никогда не подойдет к страшному тому рубежу, за которым - падение и распад. Все, что он пережил, во имя чего любил и ненавидел, приходило на выручку. Драгоценный опыт души, которая ничего не забыла, подобно тому как тело и через двадцать лет сохраняет память о езде на детском велосипеде или катании на коньках. Даже в бреду он сознавал, что непременно наступит утро с его холодным, отрезвляющим светом и даст силы для новой надежды. Дело его, хотя и крайне медленно, все же продвигалось.
Судебный следователь однажды представил ему нового адвоката берлинца. От Розы и по запискам друзей Тельман знал, что доктор Рёттер в принципе согласился взять на себя защиту его интересов. Однако окончательный ответ отложил до личного свидания со своим подзащитным. Тельман сразу понял, что Роза сделала хороший выбор. Адвокат ему понравился. Чувствовалось, что он умен и способен на независимые поступки.
Рёттер сразу признался, что никогда ранее не представлял интересы коммунистов. Более того, был решительно против коммунизма и всегда подчеркивал это на собраниях национальной партии, к которой имел честь принадлежать. Тем не менее он согласился защищать председателя КПГ.
– Это не осквернит ваших знамен, - пошутил Тельман.
– Мой адвокат из Дортмунда - член национал-социалистской партии.
– Ничего не Значит, - видимо, не понял шутки Рёттер.
– Интересы правосудия должны стоять над партийными. Но, к сожалению, хорошая профессиональная репутация адвоката не всегда является - как бы это поточнее сказать?
– определяющей, что ли... Это необходимое, но отнюдь не достаточное условие. Мне, скорее всего, станут чинить в палате народного суда препятствия. По некоторым причинам меня, видите ли, причисляют к категории адвокатов неарийского происхождения, хотя сам я не еврей... Понимаете ли, господин Тельман, я человек старой закалки и, быть может, излишне щепетилен. Мне будет трудно вести дело, не заручившись предварительно вашим доверием. Простите, но это непременное условие.
– Какое доверие вы имеете в виду, доктор?
– спросил Тельман, подумав про себя: "Неужели этот сухой педант настолько глуп, что потребует от меня полной исповеди?! Той самой, в которой я отказываю господам с Принц-Альбрехтштрассе?"
– Вы не должны сомневаться в моей личной порядочности, господин Тельман. Мои политические симпатии и антипатии ни в коей мере не отразятся на ваших интересах. Надеюсь, вы не станете подозревать меня в двойной игре и прочих нечистоплотных поступках. Это не только повредило бы, но и вообще сделало бы наше сотрудничество невозможным.