Секреты для посвященных
Шрифт:
В голове вертелось много других вопросов, требовавших немедленного ответа. Прежде всего надо уяснить для себя роль сторожа в происшедшем. Кто он? Только жертва или еще и соучастник? То, что было известно о прошлом Сидоркина, позволяло предположить как первое, так и второе.
Не исключено, что Сидоркин и соучастник, и жертва одновременно. Почему Трушин так решил? По заключению медэксперта удар нанесен сторожу в момент, когда тот сидел за столом, низко склонив голову. Что он делал за этим столом? Читал? Нет, вряд ли. Не такой Сидоркин человек, чтобы коротать долгие ночные часы за книгой. По мнению следователя, сторож в момент убийства не читал, а считал. Вернее, пересчитывал деньги, которые только что вручил ему сообщник. Во всяком случае, на пачке, отлетевшей
Входило ли в планы неведомого преступника убийство сторожа в конторе, у сейфа? Удобнее и надежнее это можно было сделать в другом, укромном месте. Тогда и труп удалось бы получше спрятать. Скорее всего, решение избавиться от Сидоркина созрело мгновенно и тотчас же было приведено в исполнение. Откуда такая спешка? Может быть, сторож появился неожиданно? С ним вступили в переговоры, посулили часть денег и… А откуда след под окном? Если сторож появился неожиданно, значит, убийца уже был в конторе. А могло быть и так: сторож явился на дежурство, включил свет, а потом отправился по своим делам. В этот момент появляется человек в рифленых сапогах. Заглядывает в окно. Видит: никого. Входит, открывает сейф, и… в этот момент появляется сторож.
Трушин постарался унять разыгравшееся воображение. Основа построения любой версии — вещественные доказательства. Без них следственные версии не более чем беспочвенные фантазии.
Итак, кому же все-таки принадлежит четкий след под окном конторы?
Олег Клычев не находил себе места. Все мысли, чувства были взвихрены, взбаламучены. Каждое слово, каждое движение давалось ему с трудом. Давно, с малолетства, он начал закалять свою волю, учился переносить боль, сдерживать чувства, выработал в себе умение скрывать их. Никто не должен был догадаться о том, что таится внутри этого сильного, крепко сбитого парня. Сейчас, к тридцати годам, он твердо стоял на ногах, знал, что хочет, как этого достичь. Руководитель самой крупной в леспромхозе бригады, не выходившей из передовых, всегда побеждавшей в соревновании, он пользовался в леспромхозе известностью и уважением. Его побаивались — словно отлитый из стали, он не имел слабых, уязвимых мест, на язык был остер, на расправу быстр. Мог и сам мощными кулаками утихомирить обидчика, могли это сделать и другие — в бригаде немало было людей с темным прошлым. Брал любых, лишь бы были крепки, умели работать и хотели зарабатывать. Он их не боялся, а они были ему преданы, по одному слову бригадира могли навести шорох. Только укажи кого и где. Клычев, само собой, им воли не давал, чтил закон, но ему было приятно чувствовать за собой эту темную, страшную, но покорную ему силу.
Как же так могло случиться, что этот человек дрогнул, сбился с ноги, заплутал и теперь, укрывшись в своем бригадирском вагончике, дрожал от страха, как какой-нибудь нашкодивший пацан, укравший у отца трешку и накрытый на своем воровстве?
Однако дело тут было посерьезнее… и грозило не отцовской поркой.
Все началось с этой девки, с Раисы. До встречи с нею женский вопрос Олег Клычев решал просто. Они сами льнули к нему, просили ласки, он давал и брал — были квиты. От такой мены мало что оставалось — приятные или, наоборот, неприятные воспоминания, и только. Фотокарточек на память не брал, писем, вернее записочек, не хранил, ни засушенных цветочков, ни завязанных бантиком ленточек. Было бы из-за чего душу травить. Житейское дело, и все тут.
И с Раисой так началось. Единственное, что раздосадовало Олега, — девица полюбила его со всей страстью первой любви. Это грозило ему некоторыми сложностями, а он их не любил. Однако обошлось. Более того, Раиса сама покинула его — без упреков и объяснений, молча, отрезала, и все. Она поступила с ним так, как он прежде поступал со своими подругами, и это удивило его. Удивило, и только! Вздохнул с облегчением: распутался. Баба с воза — кобыле легче.
Однако вскоре обнаружил: легче не стало. Наоборот, сделалось тяжелее. Почему-то хотелось видеть Раису — и чем чаще, тем лучше. Он глядел на нее издали из-за дерева или из-за угла конторы, выискивал недостатки — причесалась кое-как, вихры во все стороны, одета небрежно, походка, как у парня. Не то что у других, те вышагивают, переваливаясь, все тело у них играет: мол, погляди-ка на меня, каково!
И Олег, бывало, глядел. С интересом и снисходительной усмешкой: с ним играли, и он готов был к этой игре, заранее знал, как она начнется и чем окончится.
С Раисой по-другому. Игры не было вовсе. А что было? Неизвестно. Только почему же ему сейчас так плохо, прямо, сказать, тошно. Зачем ему эта девка, для чего? Жениться? Да на кой черт ему женитьба? Жена, семья — это для него все в будущем, и не здесь, в медвежьем углу, а где-то там, в других краях, где все приспособлено для счастливой жизни, может, в Сочи?
В отпуск он взял и махнул в Сочи, на берег Черного моря, пил, гулял, сорил деньгами. А сердце его было здесь. Он не выдержал и однажды, в сильном подпитии, отстукал телеграмму в леспромхоз Раисе: «Немедленно выезжай, высылаю тысячу». Ему казалось, что она чувствует в эту минуту то же самое, что и он. Надеялся на чудо: прилетит. Мечтал об этом как о невообразимом счастье. Несколько дней подряд мотался в аэропорт Адлер, встречал приезжающих с Севера, одетых теплей, чем нужно, с темными лицами — не от загара, а от резкого северного ветра, выдубливающего кожу. Но светлолицей, русой Раисы среди прибывших не было. Да он и сам уже понял: и быть не могло. Не такой она человек, чтобы примчаться по первому зову, сломя голову невесть куда и невесть зачем.
К концу срока Олег Клычев пришел к выводу: Раиса ему нужна. Он уже чувствовал, догадывался, что за ее возвращение придется заплатить плату, и немалую. Деньгами здесь не обойдешься. Но плата эта хотя и оставалась в его сознании по-прежнему большой (женитьба!), но уже не казалась столь обременительной, как прежде. «Всё, попался Клычев», — сказал он себе и взял билет на первый рейс.
То, что происходило дальше, напоминало дурной сон. Он преследовал ее, она уклонялась от встреч. Вскоре до него дошли слухи — у Раисы кто-то есть. Он ей не подошел, и она остановила свой выбор на другом. На ком именно? Болтали всякое. Некоторые утверждали, что Сметанина решила выйти за главного инженера, которого вот-вот назначат директором. Правда, он неказист, староват, имеет больную дочь, временно доверенную какой-то дальней родственнице… Зато богат. Имеет немалый прибыток, привалило наследство, отписанное заграничной родственницей. Как говорится, дуракам счастье. Другие говорили, будто Раиса тайно встречается с непутевым забулдыгой, бродягой, бичом, водителем лесовоза Константином Барыкиным. Клычев не знал, кому верить. Оба претендента казались ему недостойными Раисы, не шли ни в какое сравнение с ним, с Клычевым. К тому же именно ему, а не кому-нибудь она впервые доказала свою любовь.
Решающее объяснение состоялось в бригадном вагончике, в тот вечер, когда погиб Святский. Почему она вдруг согласилась прийти? Неизвестно. Он ей прямо сказал. Поломалась, и хватит. Набила себе цену, вынудила его, Клычева, бегать за ней, так, как когда-то она бегала за ним. Все. Им надо быть вместе, теперь ему это ясно. Должно быть, она обиделась на него за то, что он в свое время не предложил ей руку и сердце. Да. Это была с его стороны ошибка. Сейчас он готов ее признать. Хочет замуж? Пожалуйста. Хоть сейчас в загс.
— В загс? — она рассмеялась ему в лицо. — А за каким лешим? Не люб ты мне, понимаешь, не люб!
Он опешил. Как не люб? Она же все ему отдала, пожертвовала своей девичьей честью, а теперь…
— Девичьей честью, говоришь, пожертвовала? — переспросила она. — Вот и врешь. Моя честь при мне. А вот у тебя, Клычев, с честью плоховато. Это уж точно. Не спорю: мужик ты видный. Бабам такие нравятся. Мне, малолетке, сдуру тоже приглянулся: здоровый, работящий, в чести, при деньгах. Думала: при таком как за каменной стеной, а присмотрелась, вижу, стена-то трухлявая. Живешь только для себя, Клычев. Другие для тебя не существуют.