Секреты и сокровища
Шрифт:
В прихожей Иванов надел свое пальто, натянул сапоги, и, поклонившись Кантемирову, вышел из дома. Еще долго потом Кантемиров стоял на пороге, вглядываясь в мглистую даль, за которую ушел воевать Иванов.
Прошел год, а может быть и два. Временами Кантемиров начинал скучать по Иванову и шел в комнату № 27, чтобы какое-то время побыть вместе с двумя мертвыми, принадлежащими Иванову, телами. Прежнего страха перед комнатой в нем больше не осталось.
Когда в 1945 году Иванов геройски погиб в бою под Луккенвальде, в комнате № 27 появилось еще одно принадлежащее Иванову мертвое тело. Кантемирова это нисколько не удивило:
— Нас числом не возьмешь, — повторял он слова Иванова и тихо смеялся.
По вечерам он садился у окна и вязал. Количество пар носков, связанных им для Иванова, перевалило за третью сотню. Носки теперь были повсюду, но Кантемирова это нисколько не беспокоило. Единственное, о чем он сожалел, это то, что он так и не спросил у Иванова о размере его ноги.
Лея Любомирская
Когда Шику обижается на Вашку
Когда Шику обижается на Вашку, он встает в шесть утра. Обязательно в шесть, потому что Вашку любит поспать до восьми. Не умывшись, Шику идет на кухню, громко топая в коридоре. На кухне гремит посудой, жарит яичницу, варит кофе. Наливает себе кофе в вашкину чашку. Пьет из нее, громко хлюпая. Когда Шику обижается на Вашку, кофе из вашкиной чашки кажется ему вкуснее.
Когда Вашку обижается на Шику, он идет завтракать в кафе на углу. Обязательно в кафе, потому что не хочет встречаться с Шику, который на кухне пьет кофе из его чашки. Пока Шику, гремя посудой, делает завтрак, Вашку быстро принимает душ и выходит, хлопнув дверью. По дороге он вытаскивает из почтового ящика шикину газету "24 часа", и свернув ее трубочкой, уносит с собой. В кафе Вашку разворачивает газету и заказывает горячий бутерброд и ромашковый чай. Когда Вашку обижается на Шику, ему нравится читать за завтраком.
Когда Шику обижается на Вашку, он открывает магазин на час раньше и вешает на двери табличку «распродажа». Обязательно вешает табличку «распродажа», потому что в дни распродажи в магазине всегда многолюдно. Когда Шику обижается на Вашку, ему необходимо общение.
Когда Вашку обижается на Шику, он открывает магазин на час позже и вешает на двери табличку «переучет». Обязательно вешает табличку «переучет», потому что иначе к нему начнут рваться покупатели. Когда Вашку обижается на Шику, он не хочет никого видеть.
Когда Вашку обижается на Шику, Шику становится нервным и злым. Он мечется по магазину, как беспокойный дух, задирает клиентов и ругается с поставщиками. Когда Вашку обижается на Шику, Шику лучше не трогать — укусит.
Когда Шику обижается на Вашку, Вашку становится медлительным и печальным. Он сидит в углу за кассой, как большая тряпочная кукла, на вопросы отвечает с опозданием и невпопад. Когда Шику обижается на Вашку, с Вашку лучше не разговаривать — все равно бесполезно.
Когда Шику обижается на Шику, он никогда не дотягивает до перерыва. Шику оставляет вместо себя Родригу или Родолфу, а сам убегает. Дома Шику повязывает передник, и начинает варить, жарить и печь любимые вашкины блюда. Когда Шику обижается на Шику, на обед бывает калду верде, фрикассе из кролика и профитроли с горячим шоколадом.
Когда Вашку обижается на Вашку, он сидит в магазине всего пару часов. Вашку оставляет вместо себя Инеш или Ану Лизу, а сам плетется домой. Дома Вашку вытаскивает из ящика стола пасту для чистки серебра и начинает начищать драгоценные шикины кубки. Когда Вашку обижается на Вашку, к обеду все кубки начинают сиять собственным светом.
Когда Шику приносит Вашку дымящиеся тарелки, Вашку протирает запотевшие очки и прерывисто вздыхает. Когда Вашку выстраивает перед Шику сияющие кубки, Шику всплескивает руками и вопит: "Ну, старик, ты дал!" Вашку и Шику часто обижаются друг на друга.
Потому что — а как бы иначе они могли часто мириться?
Сергей Гришунин
Заговорщики
…В конце рабочего дня хранитель прошлогоднего снега запирал на ключ свой холодный склад и коротал вечер в компании точильщика хвои, который держал множество сторожевых псов. Вечерами он спускал дюжину из них с цепи на Луну, отчего та, моргая, слезилась прямо в синее, как небо, ведро с зелёной надписью: «СЛЁЗЫ». Луна всё-таки — не слепой камень, а живой глаз, и стая собак ей будто влетевший мусор.
Жена точильщика выпаривала на плите эту лунную жидкость, пока муж вечерял с хранителем за разговором. Полученный таким образом порошок служил им великолепным снотворным. И так они засыпали за разговором, сидя друг перед другом за круглым столом, и видели яркие мультипликационные сны.
Виделось им, будто они заговорщики, составляют заговор, который вроде как паззл из тысяч кусочков — картина «Чёрный квадрат», а на деле — открытое окно из которого все по очереди выпрыгивают и через некоторое время возвращаются обратно, и звонят в дверь, а открыть некому, и поэтому идут они плечом к плечу по тёмным улицам, то удлиняя, то укорачивая под редкими фонарями свою тройную тень, в которой уже не распутаешь, кто есть кто, и в этом-то и состоит их главный заговор — слиться со всеми тенями мира, чтобы и там всё, как следует спутать, чтобы уже больше никогда к этой теме в своём разговоре не возвращаться.
Просидев за круглым столом друг против друга до самого рассвета, они, великолепно выспавшись, принимались за утренний чай. После точильщик возился во дворе со своими собаками, натаскивая их на школьный глобус, а потом брался обтачивать хвойные иглы. Жена его мыла ведро и котёл. К тому времени хранитель прошлогоднего снега уже уходил обратно на свой холодный склад. Да-да, он всегда уходил от них практически сразу же после завтрака, многозначительно подняв брови со словами: «Чтобы не вызывать ни у кого лишних подозрений…»
Марат Марцион
Калейдоскоп
Сказка спросонья
— У тебя большие оттопыренные уши, — сообщил Гуу, рассматривая меня в калейдоскоп.
— С какой это стати? — вяло возмутилась я, отвлекаясь от журнала.
Гуу встряхнул калейдоскоп. Калейдоскоп подавленно звякнул стеклами.
— Ага, — сказал Гуу, — я перепутал. Просто ты полосатая.
— Полосатая?
— Полосатая. Вся. Особенно пятки.
— И пятки не полосатые, и я не полосатая, — с превосходным спокойствием парировала я, болтая ногами. — Сам ты полосатый.