Секреты
Шрифт:
Ей очень хотелось рассказать бабушке о своих чувствах к Майклу. Но это было невозможно. Бабушка полностью разделила бы ее горе от потери близкого друга, потому что она тоже любила Майкла. Но она не поняла бы, почему у Адель было такое ощущение, что у нее вырезали сердце, после того как она его бросила, потому что они были не пара.
С того самого времени, как она получила бабушкино письмо, она находилась в каком-то взволнованном состоянии, осознавала все происходящее вокруг, но была бесчувственна ко всему, кроме своей боли. Майкл был и ее любимым, и ее братом. Если
Она неоднократно порывалась приехать домой, чтобы проверить, выздоровела ли полностью Хонор, и убедиться, что Роуз за всем следит. Но сейчас, когда Адель наконец была дома, она так плохо себя чувствовала, что забыла о своих намерениях, — она не заметила ни состояния дома и сада, ни того, выглядит ли бабушка выздоровевшей. И она совершенно не собиралась разбираться, воспользовалась ли Роуз этой ситуацией. Единственное, что на нее повлияло, — это отсутствие шума от бомб и возможность поспать.
Из оцепенения ее вывел запах яичницы с беконом, и лишь позже она обнаружила, что уже четвертый день находится дома. Она только начала просыпаться, когда до нее долетел этот запах, и впервые с тех пор, как она получила вести о Майкле, она почувствовала голод.
Она встала, подошла к двери комнаты и увидела Роуз, которая стояла у печки и весело напевала себе под нос «Белые утесы Довера», шлепая куски бекона на сковородку.
В первую секунду Адель захотелось вернуться к себе. Она очень много думала о Роуз за последние несколько месяцев, и в основном исключительно с ненавистью. Каждый раз, разговаривая с ней по телефону, она боролась с собой, пытаясь быть вежливой, несмотря на то что бабушка сообщала в письмах, что Роуз ухаживала за ней хорошо.
У Адель не было желания прощать Роуз — одна только мысль о том, что она может найти в матери что-то такое, что понравится ей, была смешной. Она вспоминала о ней как о бесстыдной, сильно накрашенной женщине в обтягивающей одежде, шатающейся на высоких каблуках и с сигаретой в пальцах с ярко-красным маникюром.
Но Роуз, одетая в потертые брюки и голубой джемпер с заштопанными дырками на рукавах, выглядела сейчас совсем не так, как раньше. Светлые волосы были заплетены в толстую косу, а на лице не было макияжа.
Будучи ребенком, Адель определяла настроение матери по наличию макияжа. Когда она была не накрашена, к ней можно было приближаться только крайне осторожно. И несмотря на то что сейчас в позе матери не было ничего угрожающего, напротив, она выглядела спокойной и счастливой, плохих воспоминаний было достаточно, чтобы Адель нервно застыла на месте.
Роуз, вероятно, вдруг почувствовала присутствие Адель и обернулась с улыбкой.
— Я как раз готовила это тебе в качестве угощения, — сказала она.
Бекон действительно был угощением. Адель даже не могла вспомнить,
— Нам никогда не дают бекон в Лондоне, — выпалила она, потому что удивительная идея матери приготовить для нее угощение застала ее врасплох.
— Мы и здесь нечасто его едим, — сказала Роуз ровным голосом. — Я вчера больше часа стояла за ним в очереди. Но это стоило того, если бекон подбодрит тебя. Было просто ужасно наблюдать, как тебе было нехорошо.
У Адель в голове мелькнула мысль, что это какой-то дикий полет фантазии, потому что в детстве она часто мечтала о том, как однажды проснется и увидит, что ее мать вдруг превратилась в любящую, улыбающуюся, счастливую женщину.
Все выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. За окном сияло солнце, на серванте стояла ваза с нарциссами, и еще более удивительным было лицо матери, бело-розовое и пышущее здоровьем, и глаза, потерявшие холодность, которую она помнила.
— Мы уже сто лет назад позавтракали, — продолжала Роуз, явно не обеспокоившись состоянием транса, в котором находилась Адель. — Мама во дворе, кормит кроликов, и у нее очень поднимется настроение, если она войдет и увидит, как ты уплетаешь еду. Ты же ее знаешь!
— Ты совсем другая, — неуверенно произнесла Адель.
— Надеюсь, что так, — сказала Роуз со смешком. — Больше похожа на деревенскую девушку, чем на завсегдатайку баров, какой раньше была. Но ты тоже совсем по-другому выглядишь — похудевшая, бледная и озабоченная. Садись за стол, у меня почти все готово. Как ты себя сегодня чувствуешь?
— Еще не знаю, — сказала Адель, потому что у нее вдруг подкосились ноги и она потянулась к спинке стула, чтобы опереться.
Роуз кинулась к Адель и подхватила ее под мышки, чтобы помочь.
— Ты еще слаба, — сказала она, и ее голос был сочувственно мягким. — Твоя бабушка наверняка думает, что это переутомление от тяжелой работы. Но я знаю, в чем дело. Это оттого, что ты столько времени держала в себе это горе.
Адель повернулась к матери, готовая с сарказмом возразить, но резко остановилась, увидев ее лицо. Оно выражало полное понимание. Адель хорошо научилась читать по лицам, работая медсестрой, и поняла, что Роуз не притворяется. Ее слова явно шли от сердца.
— Да, — ответила она. — И по-прежнему держу это в себе.
Адель с уверенностью ожидала, что Роуз начнет изливать чувства, но она не начала.
— Если захочешь поговорить позже, когда мы будем одни, просто скажи, — сказала она и повернулась к печке.
Она молча поставила на стол бекон, яичницу, тост и чай. Адель начала есть и расплылась в широкой улыбке от почти забытого вкуса бекона.
— М-м-м, — сказала она оценивающе. — Это чудесно.
В дом зашла Хонор с Великаном и, увидев Адель за столом, счастливо рассмеялась.
— Вы посмотрите на нее! — воскликнула она. — Роуз говорила, что ты можешь проснуться, соблазнившись запахом бекона, а я ей не поверила. Я как раз только говорила Дымке, что ты выйдешь с ней поздороваться не раньше чем через пару дней.