Секс. Любовь. Свадьба
Шрифт:
— Больше, чем мне хотелось бы знать.
Ноа сжимает рукой мое бедро. Я смотрю на него, и он подмигивает.
— Что?
— Мама предложила присмотреть за детьми, пока они будут в городе. Я подумал, может, нам уехать на пару дней?
— Ты сделаешь это, даже если магазин слетит с катушек?
Потянувшись за моей рукой, он берет ее, а затем подносит к губам, целуя мою ладонь.
— За последние пару дней я понял одну очень важную вещь.
— Никогда не изменяй своей жене?
Он фыркает:
— И это тоже. А еще то,
— Нам обоим это нужно. Последние два года я была не лучшей версией себя.
— Но ты очень старалась, в отличие от меня. Ты заботишься обо мне, детях, доме. Я просто хочу, чтобы ты знала: это не осталось незамеченным.
Хмурясь, я дотрагиваюсь до его лба.
— Что ты сделал с моим мужем? Ты головой ударился или как?
Он смеется и отпускает мою руку, не отрывая взгляда от дороги. Я смотрю на его профиль и на то, как его лицо освещает свет приборной панели.
— Я действительно упал с капота машины Джастиса на кладбище. Может, в процессе повредил голову.
Я медленно сглатываю.
— На кладбище?
У Ноа перехватывает дыхание.
— Да.
— Ты ходил туда?
Он просто кивает. Мое сердце колотится, не поспевая за мыслями. Мне больно, что он пошел без меня, что не смог этого сделать со своей семьей, но пошел с Джастисом.
— Почему?
— Что почему?
— Почему ты пошел с ним, но не смог с нами?
Какое-то время муж молчит. Может быть, он раздумывает над ответом, а может, и правда не знает, что сказать. Меня удивляет его хриплый и дрожащий голос, когда он произносит:
— Я не мог находиться там с тобой.
Мне тяжело дышать, к глазам подступают слезы.
— Почему?
Ноа стискивает зубы, усиливая хватку на руле. Муж наклоняется ко мне.
— Я ничего не имею против тебя, милая. Я просто… Я не мог… Не знал, как с этим справиться. Мне было страшно видеть ее могилу, потому что это было реальностью. Она там, а не с нами. Вот почему я так долго избегал этого. — Он смотрит на меня блестящими от слез глазами. — Я не мог пойти с тобой, потому что знал, что ты будешь плакать, и я не хотел снова смотреть в твои глаза и не иметь возможности вернуть ее.
Ноа плачет, я плачу, и мне неприятно, что каждый разговор в последнее время заканчивается этим.
Кивая, я смотрю в окно, почти ничего не видя из-за слез.
Он снова тянется к моей руке.
— Я не хотел тебя расстраивать.
Я сжимаю его руку, пытаясь успокоить.
— Все нормально. Ты сделал то, что нужно было сделать. Я рада, что ты сходил к ней до того, как мы снова уехали.
— И я рад, что сделал это.
* * *
К четырем утра дети просыпаются голодные. Также они чертовски надоели своим пением и постоянными вопросами, где мы находимся и сколько еще ехать. Пение достало больше всего.
Кажется, Ноа не рад тому, что дети открыли глаза.
— Почему они так рано проснулись?
— Мы движемся. Скорее всего, их разбудил шум автострады.
— Хочу есть! — кричит Севи с заднего сиденья, пиная Оливера ногой. — Дайте
— Бичиков? — спрашивает Ноа, качая головой. — Он имеет в виду блины?
Я киваю, улыбаясь.
— Именно.
— Сиськи! — кричит следом Фин, и мы все смеемся. Она произносит только одно слово и использует его во всех ситуациях.
Мы останавливаемся на завтрак, но единственное место, открытое в такой ранний час, — «Макдоналдс». Ноа пришла в голову гениальная идея разрешить детям есть в машине. Когда вы позволяете подобное, то это не заканчивается ничем хорошим. Вы просите их: «Ешьте аккуратно» и «Не говорите с набитым ртом», а они делают все наоборот. Каждый раз. Так что пол моего внедорожника заляпан апельсиновым соком, кусочками колбасы и, вероятно, таким количеством сиропа, что им можно наполнить целую бутылку.
— Хорошо, что у меня есть один знакомый механик. Может, он сможет как следует вычистить мою машину.
— Или просто продадим ее, — говорит Ноа, набив рот колбасой Макмафин. — Что-то типа того, когда ты просто приезжаешь в автосалон и спрашиваешь: «Сколько за нее дашь?»
— Клянусь, если ты не остановишься, я тебя задушу! — кричит Оливер на Хейзел, пока та без конца продолжает петь «Детеныша акулы», только теперь перепела версию про котенка и птенчика. Серьезно: у дочери все, что связано с малышами, превращается в песню.
Я резко оборачиваюсь, пальцем указывая на сына.
— Оливер, перестань. Не угрожай ей.
Он прижимает руки к ушам, глядя на меня.
— Пусть она замолчит!
Ноа издает стон.
— Кто решил, что эта песня удачно зайдет?
Я смеюсь и протягиваю ему кофе.
— Без понятия.
— Мне нужно пирожное, — ворчит Оливер, опуская свое окно.
К счастью, Хейзел останавливается. Только потому, что переходит к пению репертуара из «Русалочки».
— Папочка? — кричит она, прерывая свое выступление, из-за которого Оливер вынужден высунуть голову из окна. Он утверждает, что лучше проглотит насекомых, чем услышит, как поет сестра.
Ноа запрокидывает голову и протягивает мне обертку.
— Да, Хейзел?
— Если бы ты мог стать любым животным, то кем?
— Тем, у которого нет ушей, — бормочет он.
Я хлопаю его по груди.
— Прекрати.
— Я бы стал быком, — говорит Ноа, улыбаясь мне.
— А я — единорогом, — произносит Хейзел. — Потому что тогда я смогу какать радугой.
— Что это за вонь? — стонет Оливер, высунув голову из окна.
— Что говоришь? — Хейзел снова поет, а Севи кричит.
Повернувшись, я замечаю Фин со странным выражением на лице. Я поворачиваюсь к Ноа.
— Помнишь тот раз, когда нам пришлось остановиться в пустыне?
Он бросает на меня взгляд.
— Она опять обосралась?
Я киваю.
Следующие несколько часов мы тратим на чистку автокресла и Фин (во второй раз за эту поездку), а затем совершаем четырехчасовой крюк, чтобы сделать семейный снимок в Гранд-Каньоне на фоне фиолетово-розового заката. Мы создаем новые воспоминания.
Ноа обнимает меня за плечи, держа Фин, а остальные дети играют с камнями у наших ног.