Сэляви

Долина Вероника

* * *

Хочу увидеть тебя в костюме. В волшебно-серо-стальном костюме… Конечно, прежде иного хотелось, Но это было вотще, вотще… А я уже и не рвусь на части! Чего же я буду рваться на части? Ведь ты теперь — большое начальство. Да и вообще, и вообще, и вообще, и вообще, И вообще!

* * *

Мы другие, но все же мы те же. Все давно в тайниках, в дневниках, Мы встречаемся реже и реже. Реже некуда, реже никак! Я твой день, уже позавчерашний, Но — целую твой ветреный лоб, И — мурашки, мурашки, мурашки, мурашки, Мурашки — и полный озноб.

* * *

Я теряю тебя, теряю. Я

почти уже растеряла. Я тираню тебя, тираню. Позабудь своего тирана. Вот бескровный и безмятежный Островок плывет Чистопрудный. Заблудился мой голос нежный Над Неглинною и над Трубной. Я теряю тебя, теряю. Просто с кожею отдираю. Я теорию повторяю, А практически умираю! И играет труба на Трубной, И поют голоса Неглинной Над моей головой повинной, Над душою моей невинной. Так идем по стеклянной крошке, Напряженные, злые оба. Намело на моей дорожке Два совсем молодых сугроба. И оглядываюсь еще раз, И беспомощно повторяю: Ну, услышь мой дрожащий голос, Я теряю тебя, теряю.

* * *

Ожидание — это чужое кино. Обещание чуда — не чудо. Как в кино, забери меня, милый, в окно. Забери меня, милый, отсюда. Сколько лет провела у стекла, у окна. Да теперь это больше не важно. Забирай меня, если тебе я нужна, Поцелуй меня коротко, влажно. Вероятно, иное иному дано. Я нелепа, я слишком серьезна. Окуни меня, милый, в кино, как в вино: Окуни меня, если не поздно. Выбирай мы друг друга и не выбирай, Но должно было грянуть все это. Забирай меня, милый, скорей забирай. А не то — моя песенка спета.

* * *

Попил кровушки моей? До свиданья. Нету музыки — разбилась пластинка. От бездарного самообладанья Пусть спасет тебя другая кретинка.

* * *

Не можешь быть, как книга, с полки снят, Не будешь ни подарен, ни потерян. Был близок — стало быть, и свят. И святость выше всех материй. Не станешь перевернутым листом, Ни скомканной, ни вырванной страницей. Взойдя над запрокинутым лицом — Ты, как и я, обязан сохраниться.

* * *

В таких, как ты, я ничего не понимаю. Таких, как ты, еще не приводил Господь. Не понимаю, как и обнимаю. И все держу зажатою щепоть. Каким таким, скажи, меня нездешним ветром Снесло туда, где дуновенья нет? Но вот же я — и миллиметр за миллиметром Наш межпланетный движется сюжет…

* * *

От этих мальчиков с их окаянной смуглостью Мне не спастись со всей моей премудростью. У них прохладный лоб, во лбу горение… Ну, сочини со мной стихотворение! От этих мальчиков с загадочною внешностью Такою веет непотраченною нежностью, Когда они от слез, от полудетской робости Вдруг переходят к каменной суровости. Ах, этих мальчиков в цепях непогрешимости Мне не спасти при всей моей решимости. В глазах зеленый лед, в губах смирение… Ну, сочини со мной стихотворение! Все, худо-бедно, все идет как полагается. К моей любви всегда блокнотик прилагается. Но с тем, кто музыке моей не подчиняется, — С тем никогда и ничего не сочиняется.

* * *

Ты делишься со мною планами, А я не вписываюсь вновь. Опять неловкая, нескладная — Ты, среднерусская любовь. Где-где с котятами и птичками Любовь танцует в облаках? А ты у нас — дитя со спичками. Дитя со спичками в руках. У нас одних такое станется: С резным крылечком теремок. А пригляжусь — из окон тянется Сырой удушливый дымок. Она стоит — платочек, валенки. Бездумный взгляд ее глубок. В ее ладони, зябкой, маленькой, Зажат проклятый коробок. О, это наши поджигатели… Ничтожна мировая связь. Какие силы

мы потратили, С сироткой этою борясь. Какими нежными привычками Нам защитить себя теперь, Когда опять дитя со спичками То в окна постучит, то в дверь?

* * *

Назови меня пани! Поцелуй мне пальцы. Так нигде больше, Как было в Польше. Вот как это было. Я бы все забыла, Да не будет больше Так, как было в Польше. Помню все… А мудреное пиво, А чудные поляки, Подающие исподволь Мне какие-то знаки… Пани есть французска? Пани югославска? И глядит фарцовщик С потаенной лаской. Помню все… Не хочу просыпаться, Не хочу возвращаться. Никакого же проку От меня домочадцам! Все в себе обрываю, Да что я ни затеваю — Даже маленький шрамик твой Я не забываю. Помню все… Забываю, но помню все, Забываю, но помню все, Забываю — но помню. Помню все. Засыпаю — и помню все. Просыпаюсь — и помню все. Не хочу забывать.

* * *

Так вот: боюсь сорваться в страсть, как в прорубь. В новейший глянец ласковой беды. Но тот, кто был, кто пробовал, кто пробыл, — Запомнил вкус той ледяной воды. Кто прорубь знал — особая порода. Он как бы миру поданная весть. Он только цифра памятного кода. Он вышел, выпал, выплыл, да не весь. Ну, знал же, знал еще внутриутробно, Что это будет, будет впереди. Его трясет, в тепле ему ознобно, И плещет прорубь в треснувшей груди…

* * *

И вот походкой не московской Идет себе по Маршалковской И то и дело оставляет Свой неприметный в мире след. И не пойми его превратно, Но он склоняется приватно К тем магазинчикам приятным, Где горит уютный свет. Варшавский фокстерьер — не то, что наш. Он и ухожен, и расчесан, и подстрижен. Хозяйским ласковым вниманьем не обижен. Не фокстерьер — а в рамочке пейзаж. А я походочкой московской За ним трушу по Маршалковской. Поскольку я без провожатых — Бреду за этим фоксом вслед. И не пойми меня превратно, Но я уже клонюсь приватно К тем магазинчикам приятным, Где горит уютный свет. Варшавский фокстерьер — серьезный пан. Не может быть, чтоб он гонял каких-то сявок Чтоб хмурых кошек выпроваживал из лавок Чтобы таил в себе хоть маленький изъян. Он на цепочке на короткой, А я за ним трусцою робкой… Но вот закончились витрины, И встал хозяин прикурить. Толпа сновала и редела, А я стояла обалдело, — Вот мой хотель, а я хотела Хоть с кем-нибудь поговорить. Варшавский фокстерьер, ты тут в чести. Так вот хочу тебе сказать — до зобачення! Я чувствую — твое предназначенье Меня с Варшавой коротко свести.

* * *

Все дело в Польше, все дело все-таки в Польше. Теперь-то ясно из этого жаркого лета. А все, что после, что было позже и после — Всего лишь поиск того пропавшего следа. Ну, от субботы до субботы… Быть может, я и доживу. Дожить бы, милый, до свободы. Да до свободы наяву. Быть может, воздух? Рукой дотянусь, все в шаге. Да, это воздух — вон как меня прищемило… А может, возраст? В прохладной сырой Варшаве, Допустим, возраст, но было смешно и мило. Ну, от субботы до субботы… Быть может, я и доживу. Дожить бы, милый, до свободы. Да до свободы наяву. Но как же Польша, где мы заблудились, Польша? И этот поезд — на выручку и навырост? А все что после — то тоньше, гораздо тоньше… Душа не врет и история нас не выдаст. Ну, от субботы до субботы, Быть может, я и доживу… Дожить бы, милый, до свободы — Да до свободы наяву.