Сэляви

Долина Вероника

* * *

Никакой в этом мире поэзии. Никакой в самом деле мечты. И подушечки пальцев порезаны. И страницы скандально пусты. Ну, помаешься, позаикаешься, Ну, посетуешь ты на судьбу. Но не очень-то перепугаешься, А покрепче закусишь губу. Други близкие, други далекие! Я гляжу ваших взглядов поверх. Ожиданья огни одинокие — Худосочный такой фейерверк. Матерь божья, какая поэзия? Матерь божья, какая мечта? Я и шита, и крыта, и резана — А страница пуста и пуста…

* * *

Я

обиды рассовала по карманам И царапины, как кошка, зализала. Я училась этим маленьким обманам — Ничего тебе про это не сказала. В сумку сунула еще две-три тревоги И за пазуху упрятала упреки. Завязала в узелок свою досаду — Ничего такого мне теперь не надо! Мне нельзя заплакать, если захочу я. И молчать нельзя мне, если замолчу я. Ну, а главное — глубокие карманы, Чтобы в них держать свои обманы! Нетерпению купила я уздечку. Ожиданию достала птичью клетку. В уголке сложила каменную печку, Чтоб кидать туда свои стихи, как ветки. А еще купила швейную машину И дешевые обрезки матерьяла И себе карманы новые пришила — Мне уже карманов старых не хватало…

* * *

На дне старой сумки, качаясь в вагоне метро, случайно нашаришь забытый пенальчик помады и губы накрасишь. Усталый, вечерний Пьеро, которого ждут не дождутся балы, маскарады… И вздрогнешь от горечи. Жуткая, жгучая слизь. Возьмешься за горло, захочется кашлять и плакать, масла и добавки в такие оттенки слились… Взамен земляники прогорклая алая слякоть.

* * *

Гололед — такая гадость, Неизбежная зимой! — Осторожно, моя радость! — Говорю себе самой. Ведь в другое время года Помогает нам судьба, А в такую непогоду Затруднительна ходьба. Я в дому — совсем другая: Раз на дню, наверно, сто Я сама себя ругаю И за это, и за то. А сегодня не ругаю И напрасно не корю. — Осторожно, дорогая! Осторожно, — говорю. Как ты справишься с дорогой? Ведь ее не избежать. Равновесие! Попробуй Равновесие держать. Не волнуйся и руками Без стеснения маши. Равновесие! Как знамя Равновесие держи. Гололед — такая гадость, Неизбежная зимой! — Осторожно, моя радость! Говорю себе самой. Не боюсь его нисколько. Я всю жизнь иду по льду. Упаду! Сегодня скользко. Непременно упаду!

* * *

Иду по улице зимой, И непонятно мне самой, Как не заносит снегом? Хотя погода хороша — Болит, болит моя душа Между землей и небом. А где-то светится окно. Так поздно светится оно! Меня там не хватает. Хотя погода хороша — Болит, болит моя душа. Ее ледок не тает. А скоро будет Рождество! Но это тоже ничего. Потом пройдет и это. Хотя погода хороша — Болит, болит моя душа, Ей облегченья нету! А можно так и дальше жить — Спешить, грешить, людей смешить — Ни шатко и ни валко. Да и погода хороша… Но все болит, болит душа — Ее-то вот и жалко.

* * *

Была я баба нежная — А стала баба снежная. Стою ничьей женой Под горкой ледяной. Была я баба нежная — А стала баба снежная. Вот и вся любовь! Вот и нос — морковь, И колпак из ведра, И метла у бедра… Была я баба нежная, А стала баба снежная. А глаза мои страшны, А глаза мои смешны, А глаза мои — из угля, А черны — видать, грешны. Была я баба нежная — А стала баба снежная… И стою, смеюсь. Зареветь боюсь. Потому что я считаю: Зареву — сейчас растаю.

* * *

В шапке похожая на Чебурашку — Я приношу благодарность барашку, Шкура которого сделалась шапкой В жизни моей неуютной и шаткой. В шубе похожая на медвежонка — Благодарю же тебя, о дубленка, Шкурою гревшая страшную тушу — Ныне одевшая грешную душу. Мясо в кастрюле и мясо в судочке… Птенчики чьи-то, сыночки и дочки… Милые звери — и плотью, и кровью Нашему хилому служат здоровью.

* * *

О, эта странная прогулка — Всего от дома до метро, И окончанье переулка, Где вечно продают ситро. Вот обгоняет вас ребенок. Взглянули вы со стороны — И узнаете, как спросонок, Черты оставленной жены. По тротуару — вереница, И перед вами, как в кино, Проходят лица, лица, лица Любовей, брошенных давно. О, эта странная прогулка! Ах, эти тени — хоть беги!.. Но почему-то очень гулко Здесь ваши слышатся шаги. А изменить маршрут непросто — Всего от дома до метро. И, добежав до перекрестка, Берете вы стакан ситро.

* * *

Я не прочту ему стихов — зачем ему стихи? У мужа денег попрошу, куплю себе духи. И я не стану песен петь. Какие песни, черт, Уж если он мой каждый сон узнал наперечет! У мужа денег попрошу — куплю себе чулки, Такие, что дороже нет — прозрачны и тонки. Умело подведу глаза, на шапочке перо! И вечером пойду к нему, одетая пестро. Когда же стану уходить, Под утро, чуть жива… — Я новой песенки твердить Смогу уже слова!

* * *

Мне стихи достались мукой, потому что вся родня До сих пор одной наукой занималась у меня. То, что шло за мною тенью, — им моей казалось ленью. То, что ринулось бедой, — им казалось ерундой. Если жгло, ломало, гнало, им казалось — слишком мало Для меня, капризной, вздорной, с черным глазом, с челкой черной. Огоньки вдали мигали, а меня опять ругали За невежество мое, за житье и за бытье. Мне стихи достались мукой, потому что вся родня До сих пор одной наукой занималась до меня. Все трудились, это верно. Беззаветно, беспримерно. Но казались их труды им добычею руды. А мои штрихи и миги, не стихи, да и не книги, Не работы, не труды — не наделали б беды. Если падало, крушилось, им казалось — совершилось Наказание мое за дерзание мое! Мне стихи достались мукой, потому что вся родня До сих пор одной наукой занималась до меня. Возвращайся к нам, дитя, — как могли, они манили… Ты поймешь сто лет спустя, как родные правы были. Если хочется — пиши красной краской, белым мелом. Но при этом от души просим — занимайся делом! О, ученая родня… Жизнь меня еще научит. И поймает, и намучит, — не волнуйся за меня.