Семь цветов радуги
Шрифт:
Летом или осенью кто-нибудь из институтских ребят непременно проводил свой отпуск в этом колхозе. Багрецов и Бабкин с завистью слушали рассказы товарищей о том, как их встречали в Девичьей поляне. С благодарностью принимали техники приветы от Никифора Карповича и Анны Егоровны, устраивали совместные заседания, записанные на пленку, слушали голоса друзей, поздравляли их с успехами, обещали приехать. Но то болезнь Вадима, то длительная командировки на один из островов в Тихом океане, где техники устанавливали автоматическую радиометеостанцию, никак не давали им осуществить
Правда, за эти три года, прошедшие с того памятного лета, когда они искали подземную реку, Вадим и Тимофей виделись с Ольгой и Копытиным. Колхозный строитель приезжал в Москву в Архитектурный институт. Упрямый парень никак не мог согласиться с типовыми проектами колхозных домов, которые разрабатывали московские архитекторы. Он доказывал необходимость многих изменений. Мощное объединение из нескольких колхозов теперь уже могло строить настоящие городские дома с полным комфортом.
Однажды Вадим совсем случайно узнал о приезде в Москву Стеши. Модница выбирала себе шляпу в «Доме моделей», а покорный Бабкин мерз, ожидая ее у витрины магазина, где его и встретил Вадим.
Потом целую неделю Вадим не мог повидаться ни с Антошечкиной, ни с Тимофеем. По каким улицам Москвы, по каким музеям они бродили — неизвестно. Бабкин не любил распространяться об этом.
Приезжала в Москву и Анна Егоровна. Ее вызвали на какое-то совещание.
Никифор Карпович прилетал в командировку. Не так давно его избрали секретарем райкома. Он перебрался из Девичьей поляны в город, дел стало еще больше. Но комсомольцы видели его довольно часто либо на своих опытных делянках, либо у себя в новом клубе, где несколько комнат занимала ОКБ.
Встречи в Москве были очень радостны. Говорить можно до утра и не наговориться! Но и Бабкин и Вадим не довольствовались рассказами о Девичьей поляне, им не терпелось все увидеть своими глазами! И этот день настал…
Еще из окна вагона, когда поезд подъезжал к станции, Багрецов увидел голубую «Победу» с высоким, не совсем обычным прутом антенны. Склонившись над рулем, подремывал совсем юный шофер, паренек лет шестнадцати. На голове его сияла вышитая золотом тюбетейка.
С чемоданами, не дожидаясь, пока поезд совсем остановится, спрыгнули наши друзья на потемневшие от сырости доски платформы. Солнце только еще вставало и лениво ощупывало длинными лучами голубовато-серую крышу станционного домика.
— Москвичи? — деловито спросил шофер, щуря заспанные глаза. Он не узнал техников, что приезжали в Девичью поляну три года тому назад. Стоят перед ним какие-то ребята. Один в белом плаще, другой в белой фуражке и белой гимнастерке. Мало ли их перебывало в колхозе!
Распахнув дверцу, шофер небрежным жестом пригласил друзей в машину.
— Тимка, смотри! — восторженно крикнул Багрецов, высовываясь в окно. Дорога-то какая! Асфальт, будто на улице Горького.
Шофер презрительно покосился на москвича. Много он понимает в дорогах! Узкая, простору нету. На такой не «погазуешь»!
А дорога текла, как голубая река. Туман клубился над ней, утренний, прозрачный. День должен быть жарким, таким же,
— Остановите, пожалуйста. — Вадим тронул шофера за плечо.
Он выскочил из машины и, увлекая за собой Тимофея, подбежал к пшенице.
Глубокой синевой, цветом добротной каленой стали, темнела вода в длинном канале. Вдоль него тянулась молодая поросль будущего леса.
— Теперь понял. — Вадим схватил друга за руку. — По всему району протянулись такие распределительные каналы. Масштаб невелик. Это не Заволжье и не Туркмения, но ведь здесь тоже хоть и маленькая, а стройка коммунизма. Помнишь, нам рассказывал Никифор Карпович о том, что здесь давно перешли на новый способ орошения? Не нужны мелкие постоянные каналы и даже передвижные трубы Тетеркина.
— Да, но Васютин говорил, что воды все-таки не хватает.
— Неуемный народ! — с восхищением воскликнул Вадим. — Все им мало. Ты сухарь, ты ничего не чувствуешь. Чорт возьми, да ведь это великое счастье быть жадным! Жадным в лучшем понимании этого слова. И не для себя, а для всех! Я уверен, что наши друзья-полянцы, если это им понадобится, не только подземную, но и любую многоводную реку сюда приволокут.
— Опять стихами заговорил. Поедем.
— Погоди, — отмахнулся Димка. — Какие это стихи… Ничего ты не понимаешь. Помнишь, у Маяковского? — И Вадим восторженно забасил:
Нас
штык
от врагов
защищает в грозу,
а в мирный день
дипломатия.
Но нет у нас
довода
более веского,
чем амбар,
ломящийся от хлебных груд.
Нету
дела
почетнее деревенского,
почетнее,
чем крестьянский труд.
— Честное слово, здорово это все! — горячо воскликнул Вадим. — Неужели ты не чувствуешь, как пахнет этот хлеб? Ну, вздохни, вздохни пошире, и ты поймешь, что это значит. У нас в квартире пахнет больницей. А здесь…
Вадим закрыл глаза и с наслаждением втянул в себя воздух.
— У меня сейчас такое состояние, будто я черемухи нанюхался. Хожу, как пьяный. Никакие цветы, никакие духи не сравнятся с этим волнующим запахом созревающих хлебов. Нет у наших парфюмеров никакой романтики, я на их месте создал бы такое чудо, чтоб люди ахнули…
Бабкин не слушал его. Он задумчиво подошел к толстым стеблям ветвистой пшеницы и остановился.
Димка уже тут как тут.
Он осторожно раздвинул стебли и, стараясь не наступать на них, примерил, сколь высока пшеница. Багрецов вспомнил, как однажды в прошлый свой приезд встретил на поле председателя райисполкома. Деловито расправляя лист кукурузы на своей тучной груди, он измерял ее своим ростом. Шутливо качая головой, председатель говорил: «Нет, Анна Егоровна, у соседей кукуруза повыше этой пуговички, — тут он указывал на гимнастерку. — Выправляться надо, организуйте подкормку».