Семь футов под килем
Шрифт:
— Что там стряслось? — позвонил из машинного отделения вахтенный механик. — На кита наехали?
— Об экватор споткнулись.
Когда в боцманской каюте навели порядок — относительный, после-аварийный, — появился Паша Кузовкин. Босиком, в джинсах и спасательном жилете на голом теле. Увидев его, Зозуля начал заикаться:
— Пригот-товился уж-же?
— Готов, товарищ боцман, — трясясь мелкой дрожью, ответил Паша.
— Ну и иди. Иди! — рявкнул боцман.
— Куда? — Глаза
— Куда собрался, Паша!
— Не бойся, не утонешь, ты же лёгкий, — ввернул артельный Левада.
— Почему? — Паша пугливо отпрянул назад.
— Тебе лучше знать, Па-ша. О своей шкуре только и хлопочешь. Иди, спасайся!
Паша дал ходу.
— Стой! — опомнился Зозуля. — Дело сперва сделай. Швабру в руки, Кузовкин! Чтобы ни пятнышка, ни капли в коридоре! — И уже спокойно, обращаясь к остальным: — Спасибо, ребята. Дальше я и сам управлюсь.
— Дай одну трафаретку и два флейца! — Левада не попросил, а потребовал.
— Принесу, потом… Сказал — значит, будет.
Не дал боцман сразу дефицитные кисти! Знал, что теперь уже всё равно: сколько ни проплавай на «Ваганове» или других судах, эпизод с кистями будет преследовать его всю моряцкую жизнь. Попробуй не дать что-нибудь, сразу получишь в ответ: «Потопа ждёшь? Ну-ну!»
Он услышал эту фразу очень скоро. Соломоновы острова оградили «Ваганова» от буйного тихоокеанского простора. Заштилило, будто в озере под Кавголово. Можно было заканчивать окраску главной палубы. Боцман, старший матрос и Федоровский работали валиковыми кистями, остальные красили малярными ручниками труднодоступные места: широким цигейковым валиком на длинной палке в щель не залезешь.
Из трёх обещанных новых кистей Зозуля принёс лишь две.
— А флейц? — язвительно напомнил Левада. — Опять двадцать первую волну ждать?
В океане нет почтовых ящиков. Моряки не пишут писем, а посылают радиограммы. И ответы получают только по эфиру.
Связь судна с пароходством, портами, другими судами, связь моряка с домом — всё в руках радиста. Он посвящен в служебные и семейные тайны, официальное лицо, личный поверенный.
За восемнадцать лет плавания Николаев передал и принял десятки тысяч депеш, миллионы знаков.
Письма измеряются страницами, телеграммы — количеством слов, радиограммы — знаками. По международному коду Морзе, радиоазбуке, буква состоит из нескольких знаков. «А» — из двух, «Б» — из четырёх… И цифры из знаков. Чтобы передать «1», надо пять раз нажать на радиотелеграфный ключ. Единица «пишется» одной точкой и четырьмя тире. Точка же, как и другие знаки препинания, закодирована шестью знаками! Вот такая азбука.
Для непосвящённого «морзянка» — сплошной писк. При атмосферных помехах, слабой
А пробиться сквозь плотное месиво радиосигналов всей планеты к своей, единственной для тебя станции? Тут нужны большое профессиональное мастерство, настойчивость и сильная воля.
Часто приходится радировать не на прямую, а через посредника. Вот и сейчас какой-то танкер, долго и бузуспешно добивавшийся Ленинграда, наткнулся на «Ваганова».
«Выручи, друг! Перекантуй в центр парочку депеш!»
«Срочное?»
«Очень!»
«Давай».
Перепоручив начальнику радиостанции «Ваганова» свои радиограммы, неизвестный Николаеву Сидоров Сеня, из молодых видно, спросил:
«Вы где сейчас?»
«К Австралии подходим».
Танкер раз в двадцать был ближе к Ленинграду, чем «Ваганов».
Сеня Сидоров онемел, потом стал оправдываться.
Николаев быстро отстучал:
«Всё. Не мешай мне. Привет!»
Ленинград велел ждать. Восьмая очередь.
«Я из Австралии! — напомнил Николаев. — Приём».
«Ты, Николаев?»
«Я. Анюта?.. По почерку узнал».
«Привет. Третья очередь. Раньше не смогу».
«Понятно».
Он снял с головы наушники, расстегнул рубашку до самого пояса, повернулся вместе с креслом к дивану.
Свайка, высунув язык, насторожила уши.
— Жарища, а?
Свайка приподняла острую мордочку и опять уронила на лапы.
— Тропики. Никуда не денешься, дружок. Но тебе-то чего здесь страдать? Шла бы в каюту, там прохладнее.
На несерьёзные разговоры Свайка не отвечала. Совместная вахта с хозяином стала для неё служебной обязанностью.
— Ну спасибо за компанию. Завтра Брисбен, по твёрдой земле погуляем. Может, на звёзды поглядим?
Они вышли на крыло, под чужое, незнакомое небо. Перевёрнутый ковш Большой Медведицы лежал на горизонте. Серебряное лунное «С» завалилось на спину, выставив вверх острые рога. Полярной звезды не было. Исчезла и Малая Медведица. В иссиня-чёрном небе сверкали мириады других светил, невидимых в Северном полушарии.
Над грузовой фок-мачтой висел Южный Крест.
— Вон оно, знаменитое созвездие! Туда смотри, дружок. Вперёд и выше.
— Где-где, Василий Яковлевич, крест этот самый?
После светлой рубки глаза не сразу освоились с темнотой. В двух шагах стоял Паша Кузовкин.
— Фу-ты! — выдохнул Николаев и рассмеялся: — Подумал, что Свайка заговорила… Почему не спишь?
— Джинсы стираю, Василий Яковлевич. А собаки, они по-человечески не могут. У них рефлексы условные, академика Павлова.