Семь футов под килем
Шрифт:
Спохватившись, что может разбудить Пашу, он быстро натянул брюки, обулся и вышел на палубу.
Спокойная пологая зыбь отливала перламутром, зеркально вспыхивала: солнечные зайчики прыгали на судно, зажигали стёкла иллюминаторов.
Вдруг, в нескольких метрах от борта, выскочили два дельфина. За ними ещё один, опять пара, ещё трое… Дельфинья стая легко и весело играла в воде, не отставая от судна и не обгоняя его.
Точёные глянцевые тела, искрясь и сверкая, грациозно пролетали по воздуху и плавно, без всплесков, уходили в воду, чтобы вновь взлететь над океаном. Дельфины резвились в такой
— Привет! — Лёшка перегнулся через фальшборт и замахал рукой.
— Привет матросу второго класса! — раздалось над головой.
Лёшка задрал голову. Сверху улыбался Федоровский.
— Доброе утро, Лёша.
— Доброе утро. Здорово, а?
— Ещё бы! Афалины. Они из дельфинов самые умные, пожалуй. Поднимайся сюда. Земля скоро должна показаться.
— Сейчас.
Дельфины, будто по команде, резко увеличили скорость и изменили курс. Золотистые дуги вспыхивали и гасли всё дальше и дальше.
Землю увидели лишь к вечеру, на закате.
Над оранжевым горизонтом медленно всплывали синие верблюжьи горбы — горы.
— Австралия! Австралия! — завопил Лёшка срывающимся голосом.
Наверное, португальцы или голландские моряки, которые открыли Пятый материк; вели себя сдержаннее. А может, и нет.
Свободные от вахты толпились на верхнем мостике, смотрели во все глаза на синие горы, оживлённо переговаривались.
Объяснить что-нибудь, рассказать подробно об Австралии никто не мог. Так, обрывочные сведения, отдельные названия: кенгуру, эвкалипты, аборигены.
Кенгуру — сумчатые животные, передвигаются большими скачками; на всех картинках у кенгуру из сумки на брюхе выглядывают смешные мордочки детёнышей. Эвкалипты — гигантские деревья. Аборигены — коренные жители, те, что охотятся с бумерангами.
Вспомнили ещё, что в Австралии уйма кроликов. Завезли их европейцы, теперь и сами не рады: все поля объедают. Но главное в Австралии, конечно, сумчатые животные.
— А верно, что там кенгуру в городских садах пасутся?
Пашу подняли на смех, но тут подошёл Николаев и подтвердил:
— Только в пригородных, в заповедниках специальных. Кенгуру в Австралии не так много осталось.
— Вымерли?
— Перестреляли. Раньше за них даже премии охотникам выплачивались. За коала не награждали, но и их почти уничтожили.
— А что это — коала?
— Не что, а кто, — поправил Николаев.
О коала он впервые узнал от Брема, из книги, подаренной ему и Косте стариком продавцом букинистического магазина на Литейном проспекте, в начале войны. Потом пришлось побывать в Австралии и увидеть живых коала — маленьких сумчатых медведей. Забавные, ушастые, бесхвостые толстячки, на короткой мордочке сонные глазки, как бы кожаный нос. На воле коала ведут ночной образ жизни. В зоопарке днём не уснёшь. Только малыши, обхватив передними когтистыми лапами шеи родителей, спали на их спинах крепко и безмятежно. Мамы и папы лазали по обглоданным стволам, жевали листья, а дети хоть бы что — спят!
— Вот бы такого на судно! — сказал Лёшка.
— Коала вывозить нельзя.
— Не продают? — удивился Паша.
— Кормить
— Так у нас же в Крыму и в Колхиде эвкалиптов этих! — вспомнил Зозуля.
— Этих, что коала едят, нигде нет, кроме Австралии. Потому и коала-эмигрантов не бывает.
— Патриоты, — с уважением отметил Зозуля.
Быстро стемнело. Все разошлись по каютам. И Лёшке поспать надо было: с ноля на вахту.
Он забрался на койку, включил ночничок в изголовье, взял с полочки-сетки «За бортом по своей воле» Алена Бомбара. Никак не дочитать. Работа, работа, работа… И служебную литературу надо изучать. «Ты, Смирнов, — назидательно сказал боцман Зозуля, — только минум выучил. Так что не останавливайся». И дядя Вася, и второй штурман подталкивают. Каждая вахта с Пал Палычем не только работа, но и занятия.
— Так, Алексей. Чему посвятим сегодняшнее ночное бдение?
Пал Палыч и Лёшка стояли на левом крыле мостика и вглядывались в ночной океан.
— Мне всё интересно, — с готовностью ответил Лёшка.
— Глобальная эрудиция — вещь заманчивая, — усмехнулся штурман. — Но «обо всём понемногу» хорошо для общей интеллигентности, для светских бесед, а для работы, товарищ Алексей, необходимо и обязательно вникнуть до тонкостей, до самого… Куда повернулся! Не на меня, на океан гляди. Я тебя и так услышу, а океан…
— Нельзя оставлять без присмотра, — отчеканил Лёшка.
— Ну то-то. Своё дело надо знать до самого «максума», как научно выражается наш боцман. Итак, в прошлый раз мы говорили о морских течениях. А что у нас творится в сфере небесной?
В астрономии Лёшка ещё и азбуки не знал. Учил что-то в школе, только всё почему-то начисто забылось.
— В общем, — заключил Пал Палыч, — сия древнейшая наука для тебя — сплошная «инкогнита», как Австралия в своё время для европейцев. Так её и называли — Аустралия терра инкогнита, Неведомая южная земля.
— Нет, — смутился Лёшка, — астрономию мы проходили…
— Про-хо-ди-ли! — с паузами повторил Пал Палыч. — Мимо, стало быть, прошёл, если никаких зарубок в памяти не осталось. А предки-мореходы, тёмные люди, считавшие, что Земля — пуп вселенной, очень даже хорошо разбирались в небесных светилах. Без карт, без атласов, звёздных глобусов. И не было у них ни маяков, ни радиопеленгаторов, по звёздам в морях-океанах ориентировались! Небо для них было главной и единственной книгой. А ты — «проходил». Кстати, пора отметить, сколько мы уже прошли за этот час.
Он удалился в штурманскую.
Чёрно-бархатное небо, казалось, окружало теплоход от самого борта. Фосфорисцирующая отвальная волна выглядела звёздным потоком, и вокруг, сколько видел глаз, блистали крупные звёзды. Короткие лучи помаргивали, словно ресницы, и Лёшке впервые так близки и понятны стали проникновенные лермонтовские строки: «и звезда с звездою говорит…»
Мама с детства прививала ему любовь к поэзии, но далеко не всё доходило до Лёшкиного сердца. Мама увлекалась и старинными русскими романсами. Слушать их было приятно, хорошо и чисто становилось на душе, и всё же Лёшка с большим удовольствием подпевал отцу, когда он брал гитару, а мама тихо подыгрывала на пианино: