Семь футов под килем
Шрифт:
«Вниманию всего экипажа! Получено штормовое предупреждение. Всем подготовить индивидуальные спасательные плавсредства. Задраить иллюминаторы, наружные двери — деревянные и водонепроницаемые! Палубной команде проверить крепление чехлов, задраить тамбучины, люки, надёжно закрепить такелаж. Натянуть штормовые леера…»
Судовое радио ещё давало указания, а матросы уже взялись за работу.
Переложить из нижнего рундука в изголовье спасательный нагрудник, завинтить бронзовые барашки иллюминаторов, убрать со стола и полок книги, лампу, бритвенный
Каждый знает свои обязанности. Всё быстро, умело, на совесть. И — бегом. Только бегом! Как солдаты по тревоге.
Время от времени раздавался сдавленный мегафоном голос капитана:
— Боцман! Посмотрите клюзы у брашпиля.
Зозуля оборачивался к надстройке, знаком докладывал, что приказание понято, и бежал на бак, к брашпилю. Отверстия, через которые идут внутрь судна якорь-цепи, плотно забиваются ветошью и заливаются цементом.
— Левада! Товарищ Левада! Леер по правому борту натянут слабо!
Страховочные канаты протягиваются вдоль главной палубы на всякий случай. Выходить в шторм на открытую палубу разрешается при крайней необходимости и только по приказу вахтенного штурмана.
В машинном отделении царствовал «Дед». Он сам лично опробовал крепёж запасных частей, материалов, инструмента в токарке, облазил по решётчатым лестницам и площадкам главный двигатель, осмотрел, прослушал: не подведёт ли? Остаться в шторм без хода — гибельная опасность.
Старпом лично проверил шлюпбалки, стопора и лебёдки спасательных шлюпок и сами шлюпки, горючее в баках движков, аварийные радиостанции, сигнальные пистолеты с ракетами, дымовые шашки, цинки с запасами продовольствия и воды.
Всё должно быть в полной боевой. С морем не шутят.
Николаев спустился в каюту, всё закрепил. Надо бы придумать что-то и для Свайки. В рундук не закроешь, с дивана — обещают десять-одиннадцать баллов — скатится…
— А мы вот что соорудим! — сказал Николаев. — Принайтуем вот эту сумку — и порядок. Ну-ка, залезь, попробуй! Удобно? И надёжно. Моднее, чем у кенгуру: на «молнии»! Не будешь из угла в угол летать. А потрясти, конечно, потрясёт. Тут уж, друг, всем достанется. В океане штормоубежищ нет. Кое-кто в ближайшей гавани укроется, другие в порту на приколе отсидятся, а нам и некуда и некогда. По расписанию идём, как линейный пароход.
Говоря всё это, Николаев привычно готовил каюту к штормовым условиям, проверил яркий оранжевый нагрудник — жилет из пенопластовых пластин, обтянутых непромокаемой тканью. В специальных кармашках лежали фонарик и батарейка особого устройства. Она начинала действовать, только хорошо напитавшись морской водой.
Ветер заметно усилился, но пока ещё не было явных признаков надвигающегося шторма.
— Ведь отчего люди в море гибнут? — Вернувшись в радиорубку, Николаев опять заговорил со Свайкой. Его всё сильнее охватывало непонятное, странное беспокойство. Заметно и всё больше нервничала Свайка.
Собаки чуют приближение непогоды, говорят,
— Так отчего же гибнут люди в море? — Вопрос этот, как наваждение, преследовал мысли Николаева. — Главным образом от страха, Свайка. От безысходного страха, от чувства безнадёжности. Думаешь, «Ваганов» в настоящих передрягах не бывал? Сколько раз! Но посудина крепкая. И ребята и капитан что надо. В море плохих долго не держат. Да они и сами не держатся за море, слабодушные… Ну, хватит травить! Полное молчание, Свайка. Три минуты молчания.
Эфир будто вымер. Во всех морях и океанах, на маяках и в портах одновременно смолкли передатчики. На шкалах всех приёмников — 500 килогерц, волна катастроф и несчастий, волна призывов о помощи, волна SOS. Каждые двадцать семь минут все коротковолновые радиостанции мира настраиваются на 500 килогерц. Море и земля только слушают. Выйти в эфир можно лишь с мольбой о помощи.
Минутная стрелка медленно, словно ощупывая циферблат, двигалась по красному сектору. Бесшумно перематывалась с бобины на бобину магнитофонная лента. Нельзя упустить ни одного знака, ошибиться и на единицу в координатах беды.
Стрелка вышла из красного сектора и, казалось, завертелась быстрее.
— Всё в порядке, — с облегчением опять заговорил Николаев. — Пока всё нормально. Но мы всё-таки врубим автоаларм, пускай сторожит. Чёрная беда случается и в белом секторе… Давай-ка проветримся немного, дышать в рубке нечем… И двери аккумуляторной задраим. Лёшу, может быть, увидим, чем он там занимается…
Наконец-то он признался самому себе, отчего нервничает. Он тревожился за Лёшку: как он выдержит настоящий шторм?
Ветер резко усилился. Дымовая труба гудела, завывала, словно внутри её бесновались ведьмы и черти, слетевшиеся сюда из всех страшных сказок. Телеграфными проводами свистели ванты.
Внизу, на юте, между рабочей шлюпкой и пятым трюмом, старший матрос и Лёшка подтягивали тросовую обвязку бочек. Работал Лёшка сноровисто, уверенно, и Николаев с удовлетворением отметил это. На душе стало поспокойнее.
Паша Кузовкин, часто оглядываясь на океан, крепил нок, верхнюю часть грузовой стрелы. Стрелы опущены по-походному, ноки лежали в гнездах под намётками. Очевидно, Паше приказали на всякий случай усилить крепление стропом. Если тяжёлая многометровая труба стрелы вырвется и пойдёт «гулять» по палубе, беды не оберёшься.
Багровая полоса на горизонте отделяла чёрное небо от чёрной воды. Вблизи, над вспаханным океаном, дымилась белая пена.
— Погодка! — громко сказал Николаев, но ветер смял и бросил за борт его голос.
В рубке он задраил иллюминаторы стальными крышками, повернул завёртки на водонепроницаемых дверях.
Резкий, пронзительный, оглушающий звонок забился в красноглазом автомате. Николаев прыжком метнулся к столу, запустил магнитофон, защёлкал переключателем диапазонов, установил на глазке «500», прижал к уху наушник.