Семь футов под килем
Шрифт:
Вкрадчиво-ласковый плеск воды в ушах, бескрайняя живая водная гладь становилась пыткой, жестокой, изнуряющей, сводящей с ума.
Лёшка зажмурился: от солнца, от обвораживающей, притягательной, пагубной воды. И тут он вспомнил Алена Бомбара, который своей жизнью и даже смертью доказал, что человек может и должен выжить в океане. Бомбар в одиночку пересек Атлантический океан в маленькой резиновой лодке, утоляя жажду сырой рыбой и морской водой. Один-два глотка безвредны для человека…
Он набрал в рот воды, но выплюнул обратно. Не решился. Самое трудное — в первый раз переступить через собственное
Один глоток. Один, иначе будет поздно, откажешься от самого себя, от жизни, лишь бы не испытывать больше адского мучения, избавиться от жажды, скрыться от неё на дне океана.
В раскалённой пустыне, наверное, легче, чем в открытом океане. В пустыне нет воды. Она мерещится, но её нет. Океан не мираж, вода — доступная реальность, ты весь в ней, в воде. Целый океан в твоей власти. Океан такой смирный, такой рабски покорный. Черпай его пригоршнями, бери, пей!
Руки болят, пальцы сморщились от соли. Соль! Вот в чём трагедия. Тебе нужна пресная вода. Самая обыкновенная, пусть из умывальника, не питьевая, но пресная.
В морской воде есть всё, даже целебные лекарства и драгоценные металлы. Речная, озёрная — пресная вода нищенски бедна по сравнению с морской.
Но что стоят все сокровища мирового океана в сравнении с глотком пресной воды!
Он отдал бы весь океан за глоток воды.
Океан не принадлежал ему, это он всецело принадлежал океану, стал его пленником, добычей.
Поблизости что-то стремительно вспорхнуло. Лёшка разлепил белые от соли ресницы. Над ним, распустив прозрачные и блестящие, как целлофан крылья, пронеслась радужная летучая рыба. За ней вторая, третья. Они шли на бреющем полёте несколько десятков метров и плюхались в воду. Потом вновь взлетали, как стрекозы.
«Крылатая рыба на три четверти состоит из пресной воды».
Вода носилась в воздухе дразняще и вызывающе.
Лёшка повернул голову и набрал в рот воды, совсем немного. Он проглотил её в два приёма. Вкуса не ощутил, а горлу сразу стало легче. И горлу, и голове, и сердцу.
«Почему они так разлетались? От врагов спасаются. Кто-то преследует их. Кто? Дельфины? Акулы?»
Об акулах не надо думать.
Шофёр, возивший в Мэринленд, рассказывал, что человек, который снимался в фильме, погиб. Не в тот раз и от другой акулы — тигровой.
«Нет, об акулах не надо думать!»
Он перевернулся на живот, оглядел всё вокруг. Нигде ничего. Океан размеренно вздымался и опадал, синяя грудь его слегка парила, как разгорячённое тело на свежем воздухе. Редкие низкие кудели тумана заволакивали горизонт, скрадывали расстояние. На миг показалось, что в белёсой дали сверкнула белой эмалью пароходная надстройка.
«Папин пароход! Откуда он здесь?.. Как — откуда! Дядя Вася позвал его: «Костя, с сыном беда!» И отец поспешил на выручку на своём белом пароходе. А Димка задержался, он ещё не закончил сборку клипера — столько парусов поднять надо!
Торопись, братишка!
«Да-а, торопись, тебе так хорошо! Ты скоро с папой будешь, а я так не-ет…»
«Глупенький ты, Димка…»
Лёшка очнулся, приподнял голову.
Нет никого, ничего…
«Опять
Он лёг на спину, но через минуту снова посмотрел в ту сторону. Никакого судна. Низкий сплошной туман.
Туман густел, рос, достиг, наверное, небесного зенита. Теперь, если пароход и не померещился, всё равно конец. Поиск в тумане бесполезен и опасен. В таком киселе молочном и корабли сталкиваются. Даже тифон не помогает. А разве услышишь за гулом машины, плеском воды у бортов и разговорами слабый человеческий крик? Не крик — стон, хрипение, жалобный скрип иссушенной гортани. А ты если и увидишь надвигающуюся опасность, не уйдёшь от неё. Недостанет сил оттолкнуться от борта, избежать смертельного удара бешено вращающихся ножевых лопастей винта.
«Капитан Астахов — опытный мореход. И старпом дело знает, и Пал Палыч, и Николай Филиппович Зозуля. Все сработают как надо…
А что с Пашей? Его не смыло? Нет, он же ушёл за концом. Если бы Паша успел принести конец, они бы, наверное, смогли закрепить стрелу».
Всё-таки то была не галлюцинация. Он видел, видел, видел свой пароход! Конечно, свой!
Он полностью убедил себя в этом потому, что не сомневался: свои ищут и найдут его. Моряки не бросают товарищей в беде.
Где-то там, за невидимым горизонтом, земля, Африка, мыс Доброй Надежды. Для многих и многих он стал мысом Крушения, но моряки верили, что найдут путь в Индию. Люди не теряли надежду и веру в успех и добились своего.
Кто и когда первым обогнул мыс Доброй Надежды? Капитан Диас, Бартоломео Диас. Но и он не открыл морского пути в Индию. Это сделал Васко да Гама. Пятьсот лет назад…
Пятьсот. Пятьсот килогерц, частота волны SOS.
«Товарищи, ребята, спешите! Скорее на помощь! Плохо мне, мысли начинают путаться. Скорее!
…Где дельфины? Неужели всех опутали стальными сетями, перетопили на жир, загнали в цирковые клетки Мэринлендов?
…В летающей рыбке много воды, а у соседа, доктора Фёдора Фёдоровича, бас как у пароходного тифона: ту-у-у, ту-у-у…»
Лёшка очнулся от горячечного бреда.
«Держись. Ты можешь, должен, обязан выжить, дождаться своих».
В густом тумане трубным басом звал пароход.
Ту-у-у, ту-у-ууу…
Он узнал бы этот голос в тысяче других, как рабочие — свой заводской гудок, как радисты — позывные своего судна.
«Иду-у! Иду-у!» — кричал ему «Ваганов». Сигналил, бодрил, поддерживал силы, укреплял уверенностью и надеждой.
«Жду-ждуу, ребята, жду-у-уу вас…» — мысленно кричал в ответ Лёшка.
Вода зарокотала, забила моторным грохотом голову. Бешено зудящим, воющим подводным пропеллером пробуравила воспалённый мозг.
Невидимая в белой мгле моторная шлюпка выла и лаяла, как собака.
«Здесь я, здесь!» — хотел отозваться Лёшка, но язык присох к нёбу, окаменели просоленные, растрескавшиеся губы.
МАТРОС СМИРНОВ, НА РУЛЬ!
(Вместо послесловия)
Бункеровку разрешили в Лас-Пальмасе, на Канарских островах. В древности их называли Счастливыми.
К Лас-Пальмасу подошли на заре. Остров Гран-Канария лежал в море синими вулканическими холмами.