Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история
Шрифт:
«Приехал я с охоты [23 августа 1939 г.] и сейчас же направился к Сталину. Повез ему уток… Сталин был в хорошем настроении, шутил… Сталин рассказал, что Риббентроп уже улетел в Берлин. Он приехал с проектом договора о ненападении, и мы такой договор подписали. Сталин был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и французы узнают об этом и уедут ни с чем… Он понимал, что Гитлер хочет нас обмануть, просто перехитрить. Но полагал, что это мы, СССР, перехитрили Гитлера, подписав договор. Тут же Сталин рассказал, что согласно договору к нам фактически отходят Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия и Финляндия… Относительно Польши Сталин сказал, что Гитлер нападет на нее, захватит и сделает своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу… Он говорил нам: “Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет”… Нами в Политбюро
9
На самом деле секретные протоколы были подписаны задним числом, но, вероятно, Сталин устно пересказал Хрущеву их содержание.
«Когда 1 сентября немцы выступили против Польши, Риббентроп предупредил об этом советскую сторону, — продолжает Хрущев. — Наши войска были сосредоточены на границе. Я тогда тоже находился в войсках как член Военного совета Украинского фронта… Когда немцы подступили к той территории, которая по августовскому договору переходила от Польши к СССР, наши войска были двинуты 17 сентября на польскую территорию. Польша к тому времени уже почти прекратила сопротивление немцам. Изолированное сопротивление оказывали им защитники Варшавы и в некоторых других местах, но организованный отпор польской армии был сломлен… Сколько было продемонстрировано форса, сколько проявлено гордости, сколько выказано пренебрежения к нашему предложению об объединении антифашистских усилий, — и какой провал потерпела польская военная машина!»
В 1974 г. Хрущев говорил: «Нас сегодня постоянно спрашивают о том, знали ли мы, что Гитлер нападет на нас? Или он застал нас врасплох?.. Утверждать, что мы не ожидали нападения, было бы просто глупо… Но были ли мы предупреждены, когда и как это случится?..» Каждая из гипотез имеет своих защитников.
В сентябре-октябре 1939 г. победа над японцами на Халхин-Голе, по словам Хрущева, «еще больше развила вредные бациллы самоуспокоенности», которая и побудила впоследствии Сталина ввязаться в неудачную зимнюю кампанию против Финляндии, обнаружившую недостатки в организации советской армии.
В июне 1940 г., во время разгрома Франции, Хрущев «случайно… был в Москве». Он пишет: «Сталин тогда очень горячился, очень нервничал. Я его редко видел таким… Тут он буквально бегал по комнате и ругался, как извозчик. Он ругал французов, ругал англичан, как они могли допустить, чтобы их Гитлер разгромил… Победа немцев во Франции — это уже был сигнал, что угроза войны против Советского Союза возросла. На Западе силы, враждебные немцам, разбиты…»
Таким образом, Хрущев, по сути, делает вывод, что все расчеты Сталина рухнули: война надвигается быстрее ожидаемого, а советская армия не готова. Отныне Сталин делал все, чтобы не «обеспокоить» Гитлера, не дать тому предлога для нападения, даже отказывался поверить во вторжение, когда оно действительно произошло: «Это провокация»{54}.
Быстрота разгрома Франции опрокинула его расчеты и соображения. И он затаил глубокую обиду на нее.
Вернемся немного назад.
По мнению Сталина, отказ в помощи Чехословакии и Мюнхенские соглашения доказывали, что французы и англичане теснее, чем когда-либо ранее, сплотились с немцами, чтобы натравить последних на СССР. Исключенный из Мюнхенских соглашений, он стал взвешивать степень враждебности французов, а тем более англичан к Советскому Союзу. Главным врагом для него оставалась Великобритания — еще со времен революции и гражданской войны.
Призыв Черчилля, тогда еще не входившего в английское правительство, к объединению с Москвой ничуть не тронул советских руководителей, поскольку те отчетливо помнили, что он выступал в качестве главного зачинщика иностранной интервенции в республику Советов в 1919 г. Он до конца поддерживал белых, упорно мешал переговорам большевиков с условно независимыми государствами Прибалтики, желая сорвать заключение перемирия, которое позволило бы находившимся на том фронте красным войскам прийти на помощь силам, воевавшим против белых{55}.
Франции Сталин опасался меньше, хотя большевикам и с ней пришлось сражаться, когда она помогала Польше восстановить свою независимость (но затем такие политические деятели, как Эррио и Барту, задумались о переговорах с СССР).
Против немцев у него не было таких предубеждений. СССР и Германия уже имели опыт переговоров в Рапалло в 1922 г. С тех пор даже коренные идеологические разногласия ни разу не приводили их к конфликту. С фашистской Италией довольно сносные отношения сохранялись вплоть до начала 1930-х гг. Сталин рассудил, что если уж перед ним стоит необходимость сближения с гитлеровской Германией, то надо, по крайней мере, получше узнать идеи фюрера. Вместе со Ждановым (по свидетельству сына последнего) он погрузился в чтение «Майн кампф», который только что распорядился перевести, не переставая взвешивать «за» и «против» возможного альянса {56} . [10]
10
Заметим, что Петен только накануне встречи с Гитлером в Монтуаре в октябре 1940 г. велел сделать для себя резюме «Майн кампф», которую он раньше не читал. См.: Ferro M. P'etain. Paris: Fayard, 1987. P. 179.
Архивы раскрывают нам некоторые интересные подробности. Например, такую (отчасти признанную, но не всегда афишируемую): инициатива заключения пакта однозначно принадлежала Германии. Впрочем, и у советской стороны против его заключения нашлось меньше возражений, чем можно было бы предположить. «Москва, скорее, предпочитала разделить Польшу, нежели защищать», — писал Даладье. А главное, Сталин опасался тройного альянса между Францией, Англией и Германией и не считал себя готовым к вступлению в надвигающуюся войну, вот и ухватился за предложение Гитлера, который тем самым обеспечил себе безопасность на востоке. Пакт не только давал Сталину время подготовиться к столкновению с Германией (а может, и не с ней одной), но и «буфер» из территорий, определенных как украинские и белорусские, а также означал широкомасштабный возврат к границам 1914 г. К тому же СССР, не приглашенный в свое время на Мюнхенскую конференцию, получил возможность вернуться в большую европейскую политику{57}.
С другой стороны, подобная националистическая экспансия отнюдь не подрывала замыслы всеевропейской революции, вдохновляемые Коминтерном. Правда, последний вынужден был изменить сроки и условия их реализации.
СССР не пригласили на Мюнхенскую конференцию несмотря на то, что он в свое время подписал с Чехословакией договоры, более-менее согласованные с той поддержкой, которую оказывала ей Франция. И не только не пригласили, но даже не известили о проведении конференции.
Это был крупный провал политики Литвинова, самого прозападного из представителей советского руководства. На следующий день после оккупации Праги в марте 1939 г. он получил от Молотова строгий выговор в присутствии Сталина, что, по сути, означало конец карьеры: через два месяца его отстранили от должности{58}.
Литвинов предложил собрать конференцию «шестерки» в Бухаресте, где Франция, Великобритания, СССР, а также Польша, Румыния и Турция рассмотрели бы наилучшие способы сопротивления Гитлеру. «Это преждевременно», — ответил Чемберлен, пока советский посол Майский объяснял Николсону: «Россия оскорблена Мюнхеном; она простит обиду, если вы пойдете ей навстречу». Со стороны Лондона ни о чем подобном не могло быть и речи. Лорд Галифакс считал сближение с СССР неуместным, поскольку военная мощь русских «незначительна». Когда адмирал Четфилд, у которого спросили его мнение, в Форин-офисе выразил опасение, что, если оставить инициативу Литвинова без внимания, СССР повернется к Германии, Галифакс расхохотался ему в лицо{59}.