Семь грехов радуги
Шрифт:
– Ты давай, давай… – настаивает Пашка.
Маришка прекращает протирать рюмку и аккуратно ставит ее на Пашкину ладонь.
– Ага, – рюмка на ладони подплывает ко мне. – Подержи-ка! – просит Пашка вместо того, чтобы просто поставить на стол.
Недоумеваю слегка, однако, послушно принимаю тонкий сосуд на витой ножке и некоторое время кручу в пальцах, пока Пашка возится со своей визиткой.
Визитка пухлая, трещит буквально по всем молниям, однако до прежнего Пашкиного дипломата ей далеко. Пашка никогда раньше, сколько я его помню – то есть пять лет учебы в Универе – не расставался с ним. Даже в туалете. Даже когда мы на День Космонавтики забирались на фонтан
Не удивлюсь, если и в с среднюю школу Пашка таскался с ним же, огромным, черным, тогда еще не таким обшарпанным, с трехзначным – на взломщика-недоумка – кодовым замком. В дипломат этот помимо блочной тетрадки и нескольких учебников (как правило, не по теме) легко помещались две ракетки для большого тенниса, огромное яблоко и вышитая подушка-думка. Пашка подкладывал ее под щеку, когда засыпал прямо в аудитории, выставив перед собой раскрытый учебник и тем самым символически спрятавшись от лектора. Иногда в такие моменты я брал с парты его сложенные на специальную тряпочку очки и заботливо надевал их Пашке на нос. Чтобы сны лучше видеть.
А еще один раз был совершенно восхитительный случай…
– Шурик, ты с нами?
Крабья клешня нетерпеливо щелкает пальцами перед моим лицом. Вздрагиваю.
– Слава Богу! Я боялся, мы тебя потеряли. Клади сюда.
В пальцах Пашка держит раскрытый пакетик. Узкий, прозрачный, самозаклеивающийся. С облегчением опускаю в него рюмку. Хватит, хватит гипнотизировать меня яркими бликами на фигурном стекле. Я и без гипнотизера в такой транс иногда войду – никакой медитатор-морфинист не догонит!
Вслед за рюмкой Пашка отправляет в пакетик закладку-календарик, аккуратно поддев ее за края большим и указательным пальцами. Ну разве не краб?!
Проведя щепотью по срезу, «заклеивает» пакетик и убирает во внутренний карман пиджака. Поближе к сердцу и сотовому.
– Скоро верну, – обещает он и бросает два пристрелочных взгляда – на меня, потом на Маришку. – А теперь, полагаю, вы попросите меня отвезти вас в Центральный Дом Энергетика. И помочь разобраться со всей этой эзотерикой… Ладно, считайте уговорили. – И тут же, не оставляя времени на размышления: – Сбор внизу через пять минут. Пойду пока погреюсь…
Пашка резко встает, быстрым шагом покидает кухню. И только в прихожей, когда он, нагнувшись, чтобы завязать шнурки на ботинках, задевает макушкой неплотно прикрытую дверь ванной и негромко пыхтит от досады, я на мгновение снова вижу в нем, в этом солидном, подтянутом мужчине того, прежнего Пашку. Которого еще на абитуре, на первом медосмотре, подменив юношеский обходной лист на девичий, отправил к гинекологу. Которому на экзамене по алгебре подсунул собственного сочинения, со зла написанную шпаргалку про «не вполне нормальный оператор с косоквадратной матрицей». Которого…
Но вот он выпрямляется, смотрит на часы и повторяет строго: «Осталось четыре с половиной минуты» – и видение рассеивается.
– А он изменился… – задумчиво констатирует Маришка, выпячивая и раскрашивая губы перед зеркалом.
– Ага, – соглашаюсь. – Такой уверенный стал, порывистый… А как ненавязчиво отпечатки у нас снял? Почти профи!..
Через приоткрытую форточку слышно, как внизу громко хлопает подъездная дверь.
– Рюмку бы только не разбил, – шумно выдыхает, сдувая волосы со лба, Маришка. – Порывистый…
Ах, чего только не вытворяла на перегруженных утренним потоком машин улицах столицы Пашкина «БМВ»! Темно-зеленая, обтекаемая, стремительная, если смотреть снаружи, и мягкая, кожаная, коричневая для тех, кто допущен в салон. В очередной раз игнорируя расцветку светофора или проносясь поперек разметки, Пашка просто высовывал в приоткрытое окошко синий проблесковый маячок – неподключенный, незакрепленный, без сопроводительной сирены! – и комментировал свои действия примерно так:
– Вообще-то стараюсь не афишировать. Просто время поджимает…
А ставшие невольными свидетелями Пашкиной езды гибдедешники только разводили в растерянности жезлами, наблюдая такую наглость. Может, и неслись нам вдогонку их редкие неуверенные свистки, но не доносились, ибо скорость звука, увы, тоже не безгранична.
– Полноприводная? – интересуюсь с невольным уважением, глядя, как мягко машина сворачивает с Татарского проезда на одноименную набережную.
– Да нет, – отзывается водитель, – задне…
– Это хорошо.
– Почему это?
– Да так, вспомнилось… – отвечаю, припоминая некоторые обрывки вчерашней проповеди, которые каким-то чудом зацепились за мое сознание. «Ни вола его, ни осла, ни прочего транспортного средства, включая полноприводные иномарки…» – это же надо так сформулировать! – А то бы я обзавидовался. Позеленел бы, как…
– Как одуванчик! – перебивает Маришка. – Зависть – она желтого цвета.
– Странно. Мне всегда казалось, от зависти зеленеют.
– Зеленеют от похоти.
– Ого! – притворяюсь удивленным. – Откуда такое знание предмета?
– Память хорошая, – парирует Маришка, и это абсолютная правда. Память у нее удивительная, просто нечеловеческая, но очень уж избирательная. Вот зачем, допустим, нормальному человеку помнить, как кто-то семь лет назад от избытка чувств пролил на светлое летнее платье немножечко «Фанты»? Совсем чуть-чуть, меньше полулитра. А вот о том, как тот же кто-то на другой день застирывал откровенно женское платье в мужской умывальне под одобрительные комментарии соседей по общежитию, к тому же в ледяной по случаю летних профилактических работ воде… об этом подвиге почему-то не сохранилось ни единого воспоминания. Нет, такую память не дай Бог никому!
– Хватит обсуждать всякую ерунду, – морщится в зеркальце заднего вида Пашка. – Причем с таким серьезным видом. Мы, к слову сказать, приехали.
«БМВ» мягко прошуршала колесами на огороженную стоянку перед ЦДЭ, в этот час практически пустую. Пашка первым ступил в тень гигантской подстанции, дождался, пока мы с Маришкой хлопнем дверцами, и тонко пискнул брелоком сигнализации.
– Ну, с Богом! – объявил он. – Кстати, ничего, что я о нем вот так… всуе?
Когда стеклянные двери разъехались в стороны, я невольно напряг слух, силясь различить в многоголосице звуков, заполняющих все внутреннее пространство здания, далекий перестук барабанов. Какие-то люди стучали каблучками и шаркали подошвами, о чем-то неразборчиво бубня. Хлопали двери. Из холла третьего этажа, где, если верить табличке-указателю, проходила выставка «Трансформаторы будущего», доносилось чье-то сытое утробное урчание. Должно быть, как раз с таким звуком по версии организаторов выставки трансформируется будущее. А вот барабанов слышно не было.