Семь грехов радуги
Шрифт:
«Что?» – оживился я. Остатки сна разлетелись в мелкие клочья.
«Вечером, – не преминул поиздеваться Пашка. – Поговорим об этом вечером. Я к вам заеду часиков в восемь, идет?»
Маришка отложила наконец в сторону фен и тюбик помады и принялась за стоящее на столе круглое зеркальце-перевертыш. Она осматривала его так придирчиво, едва не касаясь поверхности носом, как будто пыталась разглядеть крохотную трещинку на стекле. Явно удовлетворившись результатами осмотра, встала, загородив оконный проем, эффектная на фоне низко
– Ну, и куда ты поведешь меня, такую красивую?
Я бросил взгляд на часы и попробовал порассуждать вслух.
– В такую рань? Значит, ночные клубы уже закрыты. В казино полным ходом идет подсчет фишек вручную. В ресторанах – только манная каша с бутербродами. А как насчет оздоровительной утренней прогулки в парке? Можно в кроссовках.
Красота поникла. Обреченно подсела к столу, протянула руку за огромной, явно запрещенной Женевской конвенцией ложкой.
– У тебя помада на губах, – напомнил я.
– Теперь уже не важно. – Грудь под тонкой водолазкой приподнялась в глубоком вздохе.
И все-таки она беспокоилась о накрашенных губах и потому, поднося ложку ко рту, устрашающе широко разевала рот, как будто, прежде чем съесть несчастный творог, хотела хорошенько его напугать. Даже это нехитрое действие получалось у нее исполненным печали.
Да уж, судя по времени, затраченному на укладку и макияж, простой прогулкой в парке она сейчас не удовлетворится.
– Ну ладно, ладно…
Я притворно вздохнул. Если красота требует жертв, то лучше, не споря, выполнить ее требования. Иначе кто потом спасет мир?
– Может, в кино? Если не ошибаюсь, в киноцентре на Синей Бубне сегодня планируется что-то интересное. В малом зале, кажется, в двенадцать тридцать. То есть…
Она посмотрела на часы и закончила:
– Надо спешить.
– Ага! – Я кивнул головой и оторопело поглядел на тарелку с… теперь уже из-под творога.
– Ничего, – облизнув ложку, успокоила меня Маришка. – Покидать стол следует с чувством легкого истощения.
Снаружи было прохладно, но солнечно. Дул сильный ветер, про который я знал, что он северо-восточный, порывистый, семь, тире… а дальше я не дослушал: проснулась Маришка и выключила радио со словами «Как ты можешь слушать эту гадость?».
Кстати, это единственный известный мне способ поднять ее с постели, не нарушив мораторий на термоядерные испытания. Достаточно настроить магнитолу на прием конкурирующей радиостанции и спрятать пульт.
«Однако, семь метров в секунду… – подумал я, силясь удержать подъездную дверь от чересчур громкого хлопка. – Это же, если вдуматься, шестьсот аршин в минуту! Это же…» Я пересчитал скорость ветра в вершках в час и ужаснулся.
Рядом с остановкой скользили по тонкой ледяной корочке воробьи, от холода молчаливые и похожие на клубки шерсти. Мы пропустили один практически пустой автобус и влезли, в практически заполненную маршрутку, рассудив, что время в данном случае важнее комфорта. Расселись кое-как, заняв вдвоем полтора места; едем.
Мое внимание привлекает листок бумаги, свисающий с потолка кабины за спиной у водителя; в первый момент – именно он. «УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ! – призывает текст, напечатанный, пожалуй, тридцать шестым кеглем. – ВОДИТЕЛЬ ГЛУХОЙ! ПОЭТОМУ ОБ ОСТАНОВКАХ СООБЩАЙТЕ ГРОМКО И ЗАРАНЕЕ». Слово «глухой» подчеркнуто маркером – косой и на редкость неровной чертой.
«Должно быть, у него и со зрением не все в порядке», – думаю я, усмехаюсь и только после этого перевожу взгляд на пассажирку, сидящую напротив, как раз под листком…
И некоторое время недоумеваю: что же привлекло меня в ней? Ну молодая, ну симпатичная – девочка-студентка в черном шерстяном пальто, производящем впечатление очень тонкого, на плече рюкзачок, на коленях – раскрытая книжка, пухлый, малоформатный томик, то ли словарь, то ли сборник стихов давно почившего поэта. Но все это – еще не повод неприкрыто пялиться на нее вот уж вторую минуту!
Насильно, чуть ли не руками отворачиваю голову в сторону, к окну, за которым проносятся недостроенные многоэтажки в окружении задравших носы подъемных кранов, но взгляд… непослушный взгляд уходит в самоволку. Он возвращается назад и преданно утыкается в спрятавшиеся за полами пальто колени. Хорошо еще, их обладательница, увлеченная чтением, не замечает ничего вокруг, ни моего пристального интереса, ни листка над своей головой, который раскачивается от быстрой езды и как будто хочет погладить ее по затылку.
Похоже, незнакомка относится к разряду непрерывно читающих, тех кто время и расстояние измеряет в страницах. «Садишься на конечной и едешь приблизительно страниц пятнадцать, потом переходишь на красную ветку… эскалаторов в переходе много, но все короткие, не успеешь раскрыть… и оказываешься на этой… как ее?.. на Библиотеке!» «И что там?» «Та-ам… столько книжек!» На эту мысль меня навело два обстоятельства. А именно кожаная обложка, в которую заботливо упакован томик, и закладка – ох уж эти мне закладки с календариками! – не случайный клочок бумаги, воткнутый между страницами, не использованная карточка на метро, а плетеная матерчатая закладка, похожая на засушенную для гербария девичью косу.
Кстати, о девичьих косах… До меня наконец доходит, что так гипнотически притягивает мой взгляд – прическа незнакомки! Ее волосы удивительны: неопределенного цвета, то ли темные, то ли каштановые – да цвет и не играет роли! – они струятся по плечу, по черной шерсти пальто, вниз, к коленям, и один особенно любопытный локон то близоруко скользит по раскрытой странице, то замирает на одном месте, как бы привлекая к нему внимание хозяйки, подчеркивая наиболее аппетитный кусочек текста.
Зачем?.. Тоскливо заныла казалось бы давно затянувшаяся рана. Зачем Маришка состригла волосы?