Семь колодцев
Шрифт:
Свидание с тридцатилетней медсестрой Аней привело Вовочку в полный восторг. Рассказывая мне, как они встретились, о чем говорили, что кушали в кафе, он не уставал воспевать (конечно, по-своему, в меру своего интеллекта и словарного запаса) ее милое личико, ее стройную фигурку, ее скромность, простодушие, ее доброе, открытое сердце.
— А ты-то ей понравился?
— Ну, наверное! Чего ж нет? Стала бы она тогда приглашать меня к себе домой!
— А она тебя уже пригласила? — изумился я.
— А как же! — Вовочка вальяжно раскинулся на диване. — Правда, у нее дома мама и ребенок.
— Блин, лучше б ты ее пригласил к себе, — посетовал я, не без пошлого намека.
— Я ее тоже пригласил. Мы договорились, что сначала заедем к ней, а потом отправимся ко мне…
— Вот это другое дело!
— Слушай, — вдруг вспомнил Вовочка. — Я обещал Аню на видеокамеру поснимать. Не дашь на пару дней?
Вовочка знал, что у меня без дела ваялись несколько видеокамер, которые я купил в разное время и в разных странах. Раньше смешно было и подумать, чтобы дать ему такую дорогую вещь — он ее тут же обменял бы на водку. Но сейчас он не пил, миссия его была благородна и плыл он более-менее в фарватере моих указаний, так почему бы и нет?
Получив из моих рук миниатюрную камеру вместе с маленькими видеокассетами, Вовочка заигрался с ней, словно ребенок с игрушечной железной дорогой. Пока я показывал ему возможности японского чуда, он снял на камеру меня, я снял его, а потом мы позировали вместе перед объективом, дружески обнявшись, как в старые добрые времена. Я даже затянул свою старую песню, которую однажды сочинил во время очередной попойки, примерно с таким припевом: «Вовище, дай рублище на фиго-во винище…» Заунывная песня под мотив шарманки повествовала о том, как через много лет два школьных друга встречаются и вспоминают «школку», старых друзей, и прежде всего Вовочку, «которого уж нет». Вовочка поддержал, и оказалось, что он прекрасно помнит все куплеты этой песни, до последнего слова, несмотря на то что прошло не меньше десятка лет с тех пор, как мы пели ее в последний раз…
Несмотря на то что Вовочка воспылал всеми чувствами к медсестре Ане, он все же не захотел отказывать Марине и однажды, тщательно собравшись, отправился к ней на юбилей. Белая рубашка (купленная мной), малиновый пиджак, цветы, пузатая бутылка в красивой коробке.
Пару дней спустя мы с ним увиделись. У него под глазом был большой фингал, не считая распухшего носа, разбитой губы и ссадин на костяшках пальцев.
— Что случилось?! — потребовал я ответа.
— Что-что! Подрался! — недовольный допросом отвечал он.
— Где подрался?!
Он попытался соврать, но я быстро вывел его на чистую воду.
— На юбилее!
— Как же так?! А рубашка моя цела?
— Не-а, порвали…
И Вовочка нехотя поведал, что произошло.
Все началось чинно. Когда Марина открыла Вовочке входную дверь, в квартире было уже полно народу. Женщина критически оглядела своего нового знакомого и, по всей видимости, осталась весьма довольна. И действительно, Вовочка в тот день выглядел как никогда первоклассно — этакий крепкий толстячок, в приличных шмотках с иголочки и в лаковых ботинках, в сияющих мужских побрякушках, благоухающий волшебными ароматами из моей коллекции. Перевоплощение удалось на славу, вряд ли эта женщина, какой бы опытной по жизни она ни была, узнала бы в этом сияющем лощеном бодрячке ублюдочного опущенца, каким мой друг был всего пару месяцев назад. Она поспешила незаметно сунуть ему в руку небольшой футляр, обшитый красным бархатом, и, обдав горячим дыханием, шепнула ему на ухо: «Подаришь мне, когда за стол сядем!» Вовочка сразу все смекнул и принялся вдохновенно играть отведенную ему роль.
65
Необитаемый остров. Хижина у подножия горы.
Вера.
Всем смертям назло наконец я здесь!
Я это сделал! Я осуществил главную мечту своей жизни! Я взошел на борт самолета и улетел далеко-далеко, за тысячи километров, в чудесную страну романтических помыслов своей юности.
Теперь впереди блаженство тела и успокоение души.
Я отделил себя от всего человечества, я слился с природой, я стал ее неотделимой частью…
Материя разверзлась, открылся портал в неописуемой красоты мир, и я шагнул навстречу голубому свету!
Это мое торжество!
Это триумф всей моей жизни!
И пошли вы все!
И бандюги квадратноголовые!
И чиновники всех мастей! И Мозгоправы!
И Валентины Федоровичи со своими «конторами»! И весь этот гнилой, давно ссучившийся мир!
А рядом… рядом моя послушная сексуальная игрушка, моя злая насмешница, моя грязная сучка — источник моего величайшего вдохновения. Моя милая Вера!
Я люблю тебя!
Я боготворю каждую молекулу твоего тела!
Я твой раб, моя безропотная рабыня!
Я поклоняюсь тебе и всем твоим таинствам и готов припадать к ним в молитвенном припадке по пять раз на дню!
Я готов съесть тебя всю, до последнего кусочка, и начну с твоей фантастической попки, потому что нет на свете блюда более ценного и лакомого!
Я люблю в тебе всё и вся!
Слышишь! Где б ты сейчас ни была!
Я люблю тебя!
Остров. Я и ТЫ. Боже, сколько я фантазировал по этому поводу! Сколько спермы было пролито в моей одинокой холостяцкой кровати!
Невыносимая жара, тропические ливни, мошкара, змеи в траве… Каждый шаг, каждый вдох таил очередную опасность. Тот рай, который я нарисовал в своем воображении и которым грезил много лет, вдруг оказался сущим адом.
Одно испытание следовало за другим. За первой неприятностью — вторая, и тут же третья.
На третий день с утра, только я отошел по малой нужде и достал свой нежный предмет, как к нему тут же присосалась мелкая крылатая тварь, выпучив в экстазе свой стереоскопический желтый глаз. Через мгновение я натянул ей этот желтый глаз на жопу, но было поздно — минутой спустя вздулся болезненный волдырь, и теперь ни о каком сексе не могло быть и речи.
Я связался по рации с «Большой землей», и на следующий день на старом катере прибыл врач из числа «местных» — омерзительная черномазая морда. С ним был матрос с губищами, словно накаченными силиконом, и оба клоуна, как мне показалось, то ли хорошенько подвыпили, то ли от души накурились травки — в этих нюансах я не разбираюсь. Рассмотрев волдырь и всяко покрутив мою чахлую распухшую плоть, врач стал выяснять, что произошло, потом долго недоумевал, чесал свою дефективную репу, консультировался с кем-то по рации. Матрос с губищами пятого размера, в свою очередь, сначала не сводил глаз с Веры, а потом, не обращая внимания на меня, стал предлагать какой-то особенный лечебный массаж за двадцать долларов. Вера согласилась, разделась донага, как он просил, легла, и этот паскудный уродец целых пятнадцать минут лапал ее как хотел, правда, надо отдать ему должное, работал весьма профессионально и заслужил несколько блаженных Вериных стонов. Потом два этих аборигена долго переговаривались на своем языке и весело переглядывались. Я понял, что они обсуждают мое глупейшее положение и возможные способы лечения, вплоть до крайних мер… Из последних сил сдерживая праведный гнев, я по-дурацки улыбался в надежде все же получить свое застрахованное медицинское обслуживание. Наконец врач сделал мне в ягодицу болезненный укол, дал какую-то мазь и таблетки, сказал, что несколько дней мне нельзя пить, хлопнул меня по плечу, мол, до свадьбы заживет, и две этих черножопых обезьяны уплыли, получив от меня на чай несколько сотен так почитаемых всем населением их страны баксов.
Это анекдот такой советский был… Будущий дипломат заканчивает МГИМО. Выпускные экзамены приехал принимать сам Примаков. Берет студент билет, а там вопрос: «Советская подводная лодка случайно потопила в Атлантическом океане торговый корабль некой африканской страны. Что должен ответить на ноту протеста советский дипломат?»
Студент написал ответ. Примаков прочитал и говорит: — Ну что ж, в целом написано верно. Только, молодой человек, постарайтесь в будущем не делать подобных обидных ошибок. Вот здесь во фразе «закатай губище, черножёпая обезъяна», нужна запятая, тем более что «черножопая» пишется не через «ё», а через «о»…