Семь корон зверя
Шрифт:
Время и события, что неудивительно, шли своим чередом, и красивая мордочка выросла, нет, не в морду, а в очаровательного молодого мужчину, то излишне раболепного, то не в меру заносчивого, имевшего уже и небольшой, но со вкусом подобранный гарем из нескольких не слишком дорогих, зато преданно влюбленных в него рабынь. Омар, которому быстро старящийся в усердных трудах господин его все больше и больше доверялся в ведении дел, часто являлся по этим самым делам пред проницательные очи Джема и из кожи вон лез, чтобы составить о себе благоприятное мнение. Уже и великий султан Ахмед упокоился в могиле, зарезанный в собственных покоях с легкой руки бунтовщика Халила, а влияние Джема аль-Абдаллаха все так же оставалось незыблемым.
Вскоре и сам Ибрагим Мютеферрик, господин и благодетель, предстал пред Господом, попав то ли в правоверный, то ли в христианский рай, неизвестно. И тогда же Омар попросился в услужение к Джему, пав на колени и бия челом о пышные хоросанские ковры, обещая беспримерную по преданности службу.
И Джем Абдаллах принял Омара в свой дом, хотя, Господь был тому свидетель, ни в секретаре, ни тем более
Дело было даже и не в покойном Мютеферрике, попросившем со смертного, мучительного в долгой болезни, одра за своего приемыша. Хотя Джем, уж конечно, исполнил бы пустяковую просьбу единственного на нынешнем своем пути человека, которого уважал и с которым изредка делился частичкой собственной души, пусть и презирал слегка за людскую его долю. Он дал бы Омару кусок хлеба от своего стола или попросту довольно золотых на безбедное существование и содержание его скромного гарема и забыл бы о нем, но вышло так, что Джем приблизил Омара к себе. Сначала была пустая болтовня за трапезой и долгими кофейными часами, когда неплохо образованный и быстрый в речах приживал забавлял и развлекал его досужими разговорами. И вскоре уже везде сопровождал нового своего покровителя во время его поездок и к войску, и в загородный кешк, трусил на мирной лошадке по левую сторону от хозяйского буйного жеребца, опалово-белого Рагыба, смешливый и не замолкающий ни на минуту, хотя Джем Абдаллах зачастую не обращал ни на Омара, ни на его болтовню ровным счетом никакого внимания. Хотя однажды и прислушался к его речам.
Правоверный Джем аль-Абдаллах, воинствующий слуга ислама, ехал в тот день из Топкапы, довольный собой и своей победой над новым султанским сераскером, неразумно попытавшимся навязать ему очередной ненужный поход в Богом забытые болгарские земли. Что поделать, время от времени Джему приходилось выдерживать настоящие бои, отстаивая нерушимое свое намерение не выводить вверенный ему корпус никуда прочь из столицы. Князь Ференц к тому времени уже давно упокоился в магометанской гостеприимной земле, в силу довольно естественных и прозаических причин, а именно амурных недугов, доконавших его к старости, и Джем, забравший корпус под свою руку не без помощи Ибрагима Мютеферрика, тогда еще пребывавшего в полном здравии, маялся, хоть и с явной выгодой для себя, с доставшимся ему наследством. Каждый раз, когда правоверные османы по велению падишаха отправлялись в военные экспедиции, Джем, предварительно наполнив карманы золотом, навещал по очереди нужных государственных людей, с пеной у рта доказывая им невозможность для его разношерстного войска успешно воевать чужие земли. В то же время он обращал внимание на тот неоспоримый факт, что у христианских изгнанников, составлявших большую часть его корпуса, нет иного господина и повелителя, кроме аллахоподобного в своем сиянии владыки всех правоверных, и оттого не лучше ли несчастным и беззаветно преданным его султанскому величию прахоподобным иноземцам остаться в столице мира и охранять последнюю от возможных беспорядков. Золото, красноречие и знание дипломатических конъюнктур, к тому же то обстоятельство, что войско его, хоть и немногочисленное, составляло некий противовес янычарской вольнице, обычно делали свое дело. Так и на этот раз, запутав султанского сераскера, выбившегося в люди из придворных конюшен, в непроходимых дебрях европейских политик и заручившись поддержкой французского «сефарет-наме» короля Людовика, персоны промотавшейся и оттого сговорчивой, Джем добился того, чтобы его самого и его солдат снова оставили в покое. Оттого и настроение у него было в тот день приподнятое. И он благосклонно слушал все, что доносил до его ушей ехавший, как всегда, у левого его стремени «малыш» Омар.
Приживал, греясь в лучах господского благодушия, разливался соловьем. Довольный тем, что Джем Абдаллах, кажется, с неподдельным интересом в кои-то веки внимает его праздной дорожной болтовне, «малыш» Омар отчасти и из хвастовства решился приоткрыть пред повелителем некоторые честолюбивые тайнички своей души. В частности, поведал заинтересованному господину, что будь он сам крепче телом и волей, то, несомненно, бросился бы искать земных благ, которых жаждет, но за кои отнюдь не готов платить любой ценой. Ведь на пути к славе отважных смельчаков могут ожидать и кривые сабли, плачущие по их шеям, и острые колья, смазанные бараньим жиром, плачущие по несколько иным местам. А он, Омар, человек слабый и боится смерти и боли. Вот если бы всемогущий Аллах даровал ему хотя бы две жизни, то, уж конечно, Омар рискнул бы одной, оставив другую про запас. А как ему хочется хоть малой толики власти, чтоб было право карать и миловать хоть кого-нибудь, и много-много золота, чтобы заставить служить себе иных человеков! И, само собой, покупать изысканные яства и удовольствия. Но чего нет, того из пустого места не сотворишь. Пусть только господин не думает, что верный его Омар недоволен своим положением! Нет-нет, он премного благодарен Джему, блистательному, разящему клинку султана, светочу мудрости, взявшему ничтожного драгомана в свой благословенный дом и оделившему несчастного сироту щедрыми подачками. Он, Омар, и сам знает, как ему повезло, и не ищет лучшей доли. А то, что так истово жжет его душу, все равно обречено перегореть и осыпаться остывшей золой. Ибо никогда у него не хватит мужества переступить через собственный страх и воевать самому милое ему место под солнцем. Вот если бы никогда не умереть и ничего не бояться!
Уж неизвестно отчего, но в тот жаркий день горестные сетования бедного Омара были услышаны. Правда, не всемогущим Аллахом, но все же лицом, наделенным достаточной властью, дабы даровать ему просимое. Нельзя сказать, чтобы Джема так уж растрогали нелепые признания бывшего секретаря, но известную долю сочувствия к его несбыточным и мучительным мечтам Омаров господин и благодетель все же ощутил. Сначала скорее посмеялся про себя, еще и оттого, что распустивший нюни приживал даже не имел понятия, перед КЕМ он ведет свои жалостливые речи. Джема это обстоятельство сначала позабавило, но спустя несколько дней навело на любопытную мысль. Рано или поздно, а скорее все же рано, ему с братьями придется сняться с насиженного места и отправиться на поиски другой судьбы и другого дома. Слишком засиделись они в столице на виду, и это с каждым годом становилось все опаснее. А коли и впрямь в скором времени предстоит им с братьями дальняя дорога, то отчего бы не взять с собой и «малыша» Омара. И не просто взять, а хорошо бы посвятить его в вампирское достоинство. Во-первых, трое – это слишком небольшой отряд для дальнего, чреватого опасностями похода в чужие земли. Во-вторых, на новом месте каждая голова и каждая пара рук будут на счету. В-третьих же, рыцарь Янош не любил пропускать мимо подходящего человека, который к тому же сам просил об иной доле вышние силы. А это была в своем роде редкая удача.
Так «малыш» Омар, нежданно-негаданно для себя, получил ответ на свои тайные молитвы и не очень удивился. Искренне считая себя во многом выше всех остальных человеков, он и ожидал в сокровенных глубинах своей гордыни чего-либо подобного от судьбы. И обрел желанный дар, даже толком его не рассмотрев. Пусть проницательный и видящий до самых подземных глубин людские пороки, но правоверный Джем, он же змееподобный в хитрой дальновидности вампир Янош, не распознал до конца страшной угрозы, исходящей от безобидного на вид «малыша» Омара. Он, хлебнувший впоследствии страшных бед от зарвавшегося, самонадеянного мозгляка, так и не смог объяснить себе этого впоследствии, укоряя себя в своей же собственной глупости. Допущенная им ошибка хоть и была единственной, но, к несчастью, роковой.
Быку Хайдару появление нового брата не доставило лишних забот. И раньше-то мог прихлопнуть тщедушного красавчика одной левой, не считал же, что и ныне обстоятельства изменились. Оттого на первых порах Бык Хайдар относился к «малышу» с вялым равнодушием и малым показным участием. Не то было с мудрейшим в цифирной науке Ибрагимом. К Омару-человеку он тоже никак относиться не желал, а если и приходилось, то обращался с ним как с назойливой некусачей мухой, по глупости нагло рассевшейся на тюрбане господина. Однако желание Джема принять велеречивого и малополезного слугу в узкий круг братьев на равных с ними правах Змей Ибрагим одобрить никак не мог и не хотел. Сначала пытался отговорить господина миром и словом, но потерпел неудачу – Джем упрямо стоял на своем, таковы были его прихоть и воля. Тогда Ибрагим объявил, что новоявленного брата, навязанного ему насильно, братом ни за что не признает и не назовет и к казне господина не подпустит даже на сабельный взмах. И сделал, как сказал, замкнувшись по отношению к «малышу» Омару в презрительном и нерушимом молчании.
Вскоре после превращения, когда Омар уже полностью оправился и почти свыкся со своей новой сущностью, Джем с братьями стали готовиться к отбытию. Куда держать путь, давно уже было решено, хотя не обошлось без споров и мелких словесных перебранок. Джем решительно хотел попытать счастья на севере, в новой удивительной империи московитов, выросшей на глазах изумленного мира неизвестно из чего. Сколько помнил себя Джем, еще в бытность свою рыцарем Яношем, в тех местах обитал диковинный народ, по непонятной причине принявший на себя наследие гибнущей Византии и переделавший его, наследие, на свой варварский лад, народ, имевший правителей, именовавших себя царями, но ничем не походивших ни на римских цезарей, ни на родственных им константинопольских базилевсов. В этой обширной, но малоосвоенной стране, по слухам, совсем не жаловали иноземцев и не сильно отличались дружелюбием по отношению к своим западным соседям. Впрочем, и высокомерные королевства Европы отказывались всерьез принимать темное восточное царство, совсем не учитывая его существования на чаше весов политических интересов. Однако в последние полвека все изменилось. Полудикая страна соболей и раскольничьих костров в грохоте «единорогов» расчищала для себя жизненное пространство на севере, западе и юге. Да и полудикой более не была, явив в полной мере несметные богатства и неистовую жажду новшеств и благ цивилизации. В нынешние же времена круглолицей Елизаветы, задвинувшей в дальние, пыльные сундуки кровавые ужасы царствования тетки своей Анны, бывшее ранее на задворках Европы царство обрело особенную заманчивость для пришлых авантюристов, жаждущих славных дел и золота из русской рентереи без риска уже положить буйные головы на плаху.
Нельзя сказать, что только лишь новорожденная северная империя привлекала взоры вечно голодного трансильванского кочевника. И благодатный разбойный Иран имелся в свое время в виду, но после внезапной, хотя и закономерной гибели шаха Надира из виду как-то пропал. К великой досаде Змея, который пусть и не был по сути своей натуры беззаветным магометанином, но тем не менее к любому учению христианского толка относился с врожденным высокомерным предубеждением. Однако решение было принято, и путь братства отныне лежал в новую Великую Россию, через горы в Дербентское ханство, оттуда, минуя Кахети и, далее, черкесские аулы, прямиком на Дон. И дальше, дальше на север, к темным водам Балтики, к снежным вьюгам и золотым дождям над особенно удачливыми и предприимчивыми головами.