Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера
Шрифт:
Она была жива. Такие редко умирают. В большинстве случаев они так и делали, чтобы не умереть. Достаточно самой попытки отравления.
– Кстати, о кровяной колбасе, - начал Рандон, куривший большую трубку, - это мне напомнило...
Так им и не удалось узнать, что именно это ему напомнило. На темной лестнице послышались неуверенные шаги, кто-то впотьмах нащупал ручку двери и повернул ее.
Все четверо с удивлением воззрились на человека, которому пришла странная мысль заявиться сюда в шесть часов утра.
– Привет!
– сказал мужчина, бросив шляпу на стул.
– Каким ветром тебя сюда занесло, Жанвье? Это был один из молодых инспекторов опергруппы по расследованию убийств. Прежде чем ответить, он подошел к радиатору погреть руки.
– Одному скучно... Если убийца что-нибудь натворит, я тут скорее об этом узнаю.
Он тоже провел всю ночь на дежурстве, но не здесь, а по другую сторону улицы, в Сыскной полиции.
– Можно угоститься?
– спросил он, приподнимал крышку кофейника.
– Ну и ветер, просто ледяной! Уши у него покраснели, глаза были совсем сонные.
– До восьми часов вряд ли что-нибудь будет известно, а может, и позже, - сказал Лекер.
Вот уже пятнадцать лет проводил он все ночи в этой комнате, где на стене висела карта с маленькими лампочками и стоял телефонный коммутатор. Он знал по именам большинство полицейских Парижа, во всяком случае тех, кто дежурил по ночам. Он даже был в курсе их личных дел, ибо в спокойные часы, когда лампочки подолгу не зажигались, они болтали между собой обо всем на свете.
Кроме того, он знал по описанию чуть ли не большинство полицейских участков. Он представлял себе, как там все выглядит: полицейские, сняв портупеи, сидят с расстегнутыми воротниками и так же, как и здесь, варят кофе. Но он никогда в глаза не видал этих людей и не узнал бы их на улице.
– Алло! Биша? Как состояние раненого, которого привезли двадцать минут назад?
Скончался?
Еще один крестик в записной книжке. Лекеру можно было задать самые сложные и неожиданные вопросы:
"Сколько за год совершается в Париже преступлений из-за денег?"
Он безошибочно отвечал:
"Семьдесят семь".
"Сколько убийств совершено иностранцами?"
"Сорок два".
"Сколько?.."
Но он ничуть не зазнавался. Просто он был очень педантичен, и все. Такова уж была его профессия. Никто его не обязывал заносить крестики в записную .книжку, но ему это доставляло такое же удовольствие, как коллекционирование марок, к тому же за делом не замечаешь, как летит время.
Он был холост. Никто не знал, где он живет. что делает и чем занят после работы.
Право, даже трудно было представить себе его в нерабочей обстановке, фланирующим по улице, как все другие.
"В особо важных случаях следует подождать, пока люди проснутся, пока консьержка отнесет им почту, а служанка приготовит завтрак и разбудит их".
Никакой заслуги в том, что он знал это правило, - всегда все происходит одинаково: только летом пораньше, а зимой позже. Сегодня же позднее, чем обычно, - ведь большинство парижан провело рождественскую ночь за столом. На улицах и сейчас еще полно людей, а двери ресторанов то и дело распахиваются, выпуская последних посетителей.
Еще будут поступать новые сведения об украденных машинах. Будут обнаружены по меньшей мере два-три трупа замерзших пьяниц.
– Алло! Сен-Жервэ?
Его Париж - совсем особый Париж. Он примечателен не Эйфелевой башней, Оперой и Лувром, а мрачными административными зданиями с полицейской машиной, стоящей у синего фонаря, и полицейскими мотоциклами у стены.
– Шеф уверен, - разглагольствовал Жанвье, - что этот тип что-нибудь да натворит нынче ночью. Такие ночи как раз для людей этого сорта. Праздники их всегда возбуждают.
Имени никто не называл, оно было не известно. Нельзя было даже сказать "человек в светлом пальто" или "человек в серой шляпе" - никто его не видел. Некоторые газеты называли его "господин Воскресный", ибо несколько убийств было совершено в воскресенье, но потом последовало еще пять убийств в разные дни недели, примерно одно в неделю.
– Значит, ты дежуришь из-за него?
По той же причине усилили ночное дежурство по всему Парижу, а для полицейских и инспекторов это значило лишние часы работы.
– Вот увидите, - сказал Соммер, - когда его наконец поймают, снова окажется, что это какой-нибудь псих.
– Псих, который убивает, - вздохнул Жанвье, потягивая кофе.
– Гляди-ка, зажглась лампочка.
– Алло! Берси? Машина вышла. Как?.. Минуточку. Утопленник?
Лекер, видимо, не колебался, в какую графу занести крестик. У него была графа для повесившихся, графа для тех, кто за отсутствием оружия выкинулся из окна.
Была и графа для утопленников, для застрелившихся, для...
– Послушайте только! Знаете, что проделал один парень на Аустерлицком мосту? Кто из вас только что говорил о психах? Так вот, этот парень привязал к ногам камень, влез с веревкой на шее на перила и выстрелил себе в висок.
Но и для таких случаев у него в книжке отведена была графа под рубрикой "неврастеники".
Настал час, когда те, что не встречали сочельник, шли к утренней мессе... Шли они, уткнувшись носом в воротник, глубоко засунув руки в карманы пальто, съежившись под порывами ветра, поднимавшего ледяную пыль с тротуаров. То был также час, когда дети, просыпаясь, зажигали свет и в одних рубашонках босиком бросались к волшебному деревцу.
– Будь наш парень действительно психом, как утверждает судебно-медицинский эксперт, он убивал бы всех одним и тем же способом ножом, или из револьвера, или еще как-нибудь.
– Каким оружием пользовался он в последний раз?
– Молотком.
– А до этого?
– Кинжалом.
– Где же доказательства, что это один и тот же?
– Прежде всего, в том, что восемь преступлении были совершены почти одно за другим. Было бы просто удивительно, если бы в Париже вдруг объявилось восемь новых убийц.