Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера
Шрифт:
– В больнице. В Кливленде, где он мыл посуду в одном ресторанчике. Об этом мальчику никогда не говорили. Просто продолжали рассказывать небылицы.
– И он в них верил?
Отец робко позволил себе вставить слово, будто ученик в классе, который боится поднять руку.
– Мой брат считает, что нет. Малыш, думает он, догадался, что это только игра. Я же, наоборот, почти убежден, что он верил. Когда товарищи сказали ему:
"Деда-мороза не существует", он целых два года спорил с ними... Говоря о сыне, он оживлялся, как-то весь подтягивался.
– Никак не могу понять, почему он оставил мне такую записку. Я спрашивал у консьержки, не было ли телеграммы. Я даже подумал было, что это Андрэ сыграл с нами шутку. Почему Франсуа ушел из дому в шесть утра и написал мне, чтобы я ехал на Аустерлицкий вокзал? Я побежал туда как сумасшедший. Искал его повсюду. Все ждал, вот-вот он появится. Скажи, Андрэ, ты уверен, что?..
Он смотрел на план, на телефонный коммутатор. Он знал, что все катастрофы, все происшествия, случающиеся в Париже, неизбежно становятся известны здесь.
– Его не нашли, - сказал Лекер.
– Продолжают искать. В восемь часов он был в районе площади Этуаль.
– Откуда ты знаешь? Его там видели?
– Трудно тебе объяснить. На всем пути от тебя до Триумфальной Арки кто-то разбивал стекла на сигнальных тумбах. Около последнего нашли детский носовой платок в синюю клетку.
– Да, у него были такие же платки.
– С восьми часов никаких сведений больше нет.
– Тогда я должен немедленно возвратиться на вокзал. Биб непременно придет туда, раз назначил мне там свидание.
Он удивился молчанию, которое вдруг воцарилось вокруг, и, сначала пораженный, а потом испуганный, оглядел всех по очереди.
– Что это все значит?
Брат опустил голову, комиссар, откашлявшись, сказал неуверенно:
– Заходили ли вы сегодня ночью к теще? Может быть, и в самом деле, как говорил его брат, он не совсем в своем уме? Вопрос комиссара довольно долго не доходил до его сознания. По его лицу видно было, как мучительно он собирается с мыслями.
Но вот он отвел взгляд от комиссара, резко повернулся к брату, вдруг покраснел и, сверкнув глазами, воскликнул:
– Андрэ! Как ты мог?..
Его возбуждение сразу же улеглось, он наклонился вперед, сжал голову руками и зарыдал, громко всхлипывая.
ГЛАВА III
Комиссар Сайяр, несколько смущенный всем происходящим, смотрел на Андрэ Лекера с удивлением и даже с некоторым недовольством, приняв, по-видимому, его спокойствие за безразличие. Быть может, потому, что у самого Сайяра не было брата? Но Лекер-то, слава богу, знал своего брата с самого детства. Подобные приступы были ему хорошо знакомы еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Как ни странно, он был даже доволен, что на сей раз все обошлось именно так, - ведь могло быть куда хуже: вместо слез, вместо этого удручающего смирения и глубокой подавленности Оливье могло охватить возмущение, непримиримость, и тогда он, не задумываясь, бросал бы каждому в лицо слова правды.
Именно по этой причине он всегда оставался без работы.
Неделями, месяцами он в покорном смирении пережевывал нанесенное ему оскорбление, словно упиваясь болью обиды, потом вдруг, когда меньше всего можно было ожидать вспышки, он из-за пустяка, из-за случайно оброненного слова, улыбки, ничтожного недоразумения давал волю своему гневу.
"Как я должен поступить?" - вопрошал взглядом комиссар.
И Андрэ Лекер взглядом ответил:
"Подождать..."
Приступ отчаяния длился недолго. Рыдания, как у ребенка, постепенно стихли, почти замерли, чтобы затем на миг вдруг возобновиться с новой силой. Потом Оливье, шмыгая носом, робко подняв глаза, осмотрелся и, словно все еще чувствуя себя обиженным, закрыл лицо руками.
Наконец он поднялся, решительный и скорбный, и не без гордости произнес:
– Задавайте вопросы, я готов отвечать.
– В котором часу вы отправились к матушке Файе? Минуточку... Скажите раньше, когда вы ушли из дому?
– В восемь вечера, как обычно, уложив сына спать.
– Ничего непредвиденного в этот день не произошло?
– Нет. Мы пообедали вдвоем. Он помог мне помыть посуду.
– Вы говорили о рождестве?
– Да. Я намекнул ему, что когда он проснется, его будет ждать сюрприз.
– Он предполагал, что получит приемник?
– Он давно уже мечтал о нем. Он не играет, как другие дети на улице, у него нет друзей, все свободное время он проводит дома.
– Как вы думаете, ваш сын не мог догадаться, что вы лишились работы в "Пресс"?
Он никогда не звонил вам туда?
– Никогда. Когда я на работе, он спит.
– Никто не мог ему об этом сказать?
– В нашем квартале никто не знает.
– Он наблюдателен?
– Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.
– Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?
Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:
– Моя коробка!
– Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?
– Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте...
– У матушки Файе?
– Да.
– Один момент... Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона?
Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста... Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо... Позвони мне тотчас же, как только проверишь... Очень важно...
– И, повернувшись к Оливье, спросил: - Ваш сын спал, когда вы уходили?
– Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.
– Чего именно?
– Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.
– Вы решили пойти к ней?
– Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.
– А ваш брат?
Оба Лекера посмотрели друг на друга.
– За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.
– Вы позвонили в дверь? Который был час?
– Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.