Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Все необходимое лагерное снаряжение, включая бензиновые примусы, полиэтиленовые канистры для бензина, алюминиевые баллончики для примусов, веревки, посуду, карабины, щетки и т. д., мы упаковали в легкие фанерные разноцветные ящики, предназначенные для установки непосредственно на нарты. Мы использовали в экспедиции нарты двух типов: нарты конструкции Нансена, изготовленные в Англии Джефом, и эскимосские нарты типа «Каматэк». Нансеновские нарты, несколько уступающие эскимосским по длине, что делало их менее устойчивыми при езде по застругам, выгодно отличались наличием изготовленных из многослойной фанеры арочных мостов, соединяющих полозья и придающих нартам необходимую устойчивость к боковым нагрузкам. Кроме того, предусмотрительный Джеф приспособил к ним тормоз — длинную прочную доску, прикрепленную к одному из передних мостов и снабженную на конце, немного выступающем за заднюю кромку нарт, стальными шипами: таким образом, при необходимости, наступая на этот край доски, каюр мог притормозить нарты. (Как мы жалели потом об отсутствии этого нехитрого устройства на остальных нартах, когда стремительно спускались с крутых бесснежных холмов Антарктического полуострова.)
Здесь же в этом зале перед упаковкой мы опробовали палатки. Палатки были двух типов — купольные и пирамидальная. Купольные — разработки все той же компании «Норт фейс» — состояли из легкой внутренней палатки, натягиваемой на каркас из шести тонких алюминиевых трубок, и более плотного ветрозащитного купола, устанавливаемого отдельно и прикрепляемого с помощью пружинных пластмассовых замков к внутреннему каркасу. Купол был выкроен так, что часть его, выступающая за пределы каркаса укладывалась плоско на поверхность окружающую палатку, что давало нам возможность, присыпая края снегом, защищать пространство между внутренним и внешним чехлами палатки от попадания снега во время метели. (В Гренландии мы сумели убедиться в абсолютной необходимости этих мер, после того как однажды утром после пурги под тяжестью снега, набившегося между чехлами палатки, просел ее потолок, придавив упакованного в спальный мешок Уилла. Этот день вошел в летопись гренландской экспедиции как День Помпеи.) Максимальные размеры купольной палатки были примерно 3x2x1,5 кубических метра. Пирамидальная палатка представляла собой четырехгранную пирамиду высотой немногим более 2 метров и размерами по основанию 2x2 квадратных метра. В отличие от купольной, эта палатка не имела пола (полом служил настилаемый отдельно кусок нейлона). Обе палатки имели специальные узлы для крепления оттяжек. Установленные в зале палатки сразу же придали атмосфере сборов экспедиционный колорит. Были принесены лыжи, все окрашенные в темно-фиолетовый цвет с тем, чтобы, как этого требовала деликатная политика взаимоотношений со спонсорами, марка лыж (а это были лыжи «Фишер» — фирмы, не являющейся нашим основным спонсором) не попадала бы слишком часто в поле зрения кино- и фотокамер наряду с названиями фирм — официальных спонсоров экспедиции. Лыжи были пластиковыми с металлическим кантом и так называемой рыбьей чешуей на скользящей поверхности, чтобы максимально ослабить противоход. Вместе с лыжами появились лыжные пластиковые палки производства финской фирмы «Эксел» длиной от 135 до 150 сантиметров. В Гренландии я использовал палки длиной 155 сантиметров и привык к ним, сейчас пришлось довольствоваться самыми длинными из принесенных. Уилл использовал палки длиной 135 сантиметров, лыжи же у нас были одинаковые — 200 сантиметров. Поэтому на наши нарты мы взяли три пары лыж и четыре пары палок. Каждому участнику было выдано по три сумки для упаковки одежды и снаряжения, которые предполагалось везти на нартах. Сумки различались по цвету и размеру, кроме того, для надежности на каждой из них красовалась фамилия участника.
Было очень интересно наблюдать, как хрупкая Ясуе Акимото, подруга Кейзо, прилетевшая с ним из Японии, заботливо упаковывает для него бесчисленные баночки, кулечки и мешочки со специями — непременными атрибутами японской кухни. (С какой благодарностью мы будем впоследствии вспоминать Ясуе, скрашивая надоевшее за много месяцев меню запахами японской кухни.)
В таких сборах незаметно пролетела неделя. Надо сказать, что в этот период мы участвовали еще и в различных шоу, основной целью которых был, конечно же, дополнительный сбор средств в фонд экспедиции. Для этого был специально оборудован огромный автобус, на борту которого были достаточно похоже нарисованы наши физиономии и крупными буквами набрано «Экспедиция «Трансантарктика». Внутри автобуса размещалась экспозиция: муляжи собак и лыжников, в которых было достаточно просто узнать Стигера и Этьенна, а также многочисленные фотографии с фрагментами гренландской экспедиции. Все это демонстрировалось под фонограмму, воспроизводящую свист ветра, вой собак и крики погонщиков. Мы разъезжали на этом автобусе по городу и во время остановок давали автографы, и надо сказать, что желающих посмотреть выставку и получить автограф было предостаточно. Запомнился еще один оригинальный и сравнительно честный способ изымания денег у доверчивого населения Миннеаполиса и Сент-Пола. В крупнейшем универмаге города в холле был постелен ковер, выполненный в виде огромной цветной карты Антарктиды с нанесенным на ней маршрутом нашей экспедиции. На карте были показаны места расположения промежуточных складов с продовольствием и антарктических станций. (Не обошлось и без курьезов: наряду с симпатичными и важными пингвинами — коренными жителями Антарктики — на карте присутствовал и белый медведь.) Все посетители и главным образом, конечно же, дети с видимым удовольствием шагали нашим маршрутом. Рядом с картой был установлен длинный стол с десятком телефонов. Рано утром по радио было объявлено, что каждый, желающий поддержать экспедицию, может внести на ее счет 25 долларов за любую понравившуюся ему милю сего 4000-мильного маршрута, сообщив об этом по телефону непосредственно участникам экспедиции. Мы все дружно дежурили у телефонов, и три часа нашего дежурства позволили добавить около 18 000 долларов в фонд экспедиции.
Наступило 14 июля. Поздней ночью, когда жара немного ослабила свои липкие объятия, я встречал самолет Ил-76 ТД в международном аэропорту Миннеаполиса. Эта огромная четырехмоторная, похожая на хищную птицу машина, способная везти до 40 тонн груза на расстояние более 5000 километров, в 1984 году открыла путь большой авиации в Антарктику, впервые совершив перелет по маршруту Ленинград — Мапуту — станция Молодежная. Перед экипажем самолета сейчас стояла исключительно сложная и рискованная задача: необходимо было приземлиться на аэродроме острова Кинг-Джордж, длина взлетно-посадочной полосы которого составляла только 1300 метров, что было почти на полкилометра меньше существующих в авиации норм для машин такого класса. Кроме того, в июле в Антарктиде самый разгар зимы со всеми ее атрибутами: неустойчивой погодой, коротким световым днем, — поэтому нетрудно представить себе, что значит посадить такой самолет.
Гейл Шор, молодая, спортивного вида женщина, одна из многочисленных волонтеров, помогающих экспедиции, в задачу которой входило решение вопросов размещения, питания и обеспечения транспортом участников экспедиции и всех прибывающих гостей, заехала за мной на автобусе в отель «Сахара», и мы отправились в аэропорт на встречу самолета. Нас пропустили на территорию аэропорта через какие-то боковые ворота, и я, оставив Гейл дожидаться в автобусе, пошел к месту стоянки самолета в сопровождении плечистого белокурого парня в темно-синем комбинезоне, который, знакомясь, протянул мне руку и вдруг по-русски произнес: «Павел». Пока мы шли в кромешной тьме, слегка разбавленной только фонариком Павла и мерцающими в отдалении огнями взлетно-посадочной полосы, я узнал, что настоящее его имя Пол, что он давно изучает русский язык и что он рад, что именно в его дежурство прилетает советский самолет. Действительно, прибытие советского самолета в Миннеаполис — это событие не только для Пола и других дежурящих с ним в ту ночь сотрудников аэропорта, но и для большинства жителей города, а если судить по откликам прессы, то событие это должно было стать знаменательным в истории отношений СССР и США. Дело в том, что советские самолеты регулярно выполняют полеты только в Нью-Йорк и Вашингтон, полеты же над территорией США до последнего времени были запрещены, и это был второй случай в практике послевоенных взаимоотношений наших стран, когда советскому самолету было разрешено пролететь над территорией США. Первым же случаем был тот, когда в декабре 1987 года после трагического землетрясения в Армении советские транспортные самолеты возили из многих «запрещенных» аэропортов медикаменты и оборудование, предоставленные США в помощь пострадавшим от землетрясения. И вот сейчас идея международной трансантарктической экспедиции, объединившая шесть человек из шести стран мира (а также многочисленных друзей и сторонников этой идеи), еще до начала самой экспедиции стала работать как хороший дипломат.
Большая, освещаемая только проблесковым красным огоньком на хвостовом оперении, тень самолета плавно коснулась земли и, следуя за невидимой нам машиной сопровождения, направилась в нашу сторону. Шум стал нарастать, самолет, все увеличиваясь в размерах, подъехал к нам и, покачиваясь своим огромным телом, развернулся, выдохнув из четырех ревущих глоток насыщенный керосином горячий воздух. Пол, обращаясь ко мне, заметил: «У них, кажется, что-то не в порядке с турбиной. Нам сообщили о неполадках в одном из двигателей». Я поначалу не отреагировал на эту фразу, всецело поглощенный предстоящей встречей, и только когда, встретив сразу же за входным люком руководителя перелета Артура Чилингарова, услышал вместо приветствия: «Ты знаешь, что мы на трех двигателях пришли?» — понял, что случилось нечто непредвиденное. Как выяснилось, когда самолет находился уже где-то в районе Чикаго, один из двигателей внезапно сбросил обороты. Экипаж самолета принял решение продолжать полет и успешно посадил машину в Миннеаполисе.
Что делать дальше? Вариант полета на трех двигателях исключался, поскольку, во-первых, путь неблизкий — более четверти окружности земного шара, — да и предстоящая посадка на Кинг-Джордже тоже не из числа рядовых, а во-вторых, американские власти, естественно, не дали бы разрешения на вылет самолета с пассажирами при одном неработающем двигателе. Наши механики (а их прилетело около десяти человек) после исследования отказавшего двигателя пришли к выводу, что вышедший из строя механизм регулировки газа можно заменить только вместе с двигателем. Ближайшим местом, где имелись такие двигатели, была Гавана, но как до нее долететь?! Стали обдумывать даже вариант о доставке двигателя из Гаваны самолетом транспортной авиации США, но это грозило задержкой времени, нам же никак нельзя было тянуть со стартом, намеченным на первое августа…
Я находился на борту самолета в ночь с 15 на 16 июля, когда вся сборная механиков, используя метод мозгового штурма, пыталась обмануть природу и отчасти (а может, и в большей степени) бдительность аэродромной службы, заставляя капризный двигатель держать обороты. И вот, наконец, после многократных запусков и остановок, часа в два ночи мы все, сидевшие в салоне и наблюдавшие за этим захватывающим поединком между русской смекалкой и русским невезением, почувствовали вдруг, как ожил корпус самолета и двигатель вместо очередного усталого выдоха пошел в полный голос.
Придирчивая комиссия аэропорта утром 16 июля, осмотрев самолет и погоняв двигатель, дала разрешение на вылет. Часов в одиннадцать утра началась погрузка. Самолет, вывалив на бетон полосы язык аппарели и распахнув задние створки, покорно ждал своей участи, отбиваясь от нещадно жалящего солнца полированным алюминием откинутых назад крыльев. Горы экспедиционного снаряжения, продовольствия и самых различных грузов лежали рядом с разверзнутой пастью самолета, ожидая своей очереди на погрузку, четкого представления о которой, казалось, не было ни у кого из находящихся поблизости людей. Обращали на себя внимание своими размерами и красочным оформлением нарты (на полозьях нарт Стигера можно было прочесть «Международная экспедиция «Трансантарктика-1990» и «Руал Амундсен», на полозьях нарт Кейзо — «Уэмура»), а также клетки для собак — большие белые фанерные ящики с решетчатой дверцей и с отверстиями для вентиляции в крышке. Корм для собак, упакованный в большие плоские картонные ящики, был сложен штабелями уже на поддонах. Но, конечно же, всеобщее внимание было приковано к собакам, которые лежали на жухлой выгоревшей траве, привязанные к проволочной изгороди, отгораживающей аэродром от проходящего рядом шоссе. Многие собаки были покрыты клочьями шерсти — результат еще не закончившейся сезонной линьки.
Я подошел к собакам и направился вдоль этого лохматого строя, вглядываясь в глаза каждой из них, узнавая знакомцев по гренландскому переходу и знакомясь с новичками, приобретенными незадолго до этого на севере Канады в эскимосских деревушках. Большинство из них было светлой, практически белой масти и среднего размера. Мой любимец Чубаки заметно окреп за год, прошедший после окончания гренландской экспедиции, и его прежде ярко-голубые глаза немного посветлели. Огромный черный Годзилла, казалось, вырос еще более, но так же дружелюбно смотрел на меня своими разноцветными глазами (у него, как у многих собак, выведенных скрещиванием колорадских лаек с эскимосскими собаками, глаза разного цвета: один — голубой, а другой — карий). Как всегда, безостановочно лаял Сэм — любимая собака Стигера. Этот пес, явно не аристократического происхождения, был подобран Стигером, по его собственному выражению, на какой-то помойке во Фробишер-Бей. Он побывал вместе с Уиллом на Северном полюсе в 1986 году и с тех пор неизменно с ним путешествует.