Семь мгновений весны
Шрифт:
– Льстец - сонно пробормотала она, - Карнеги из подворотни...
– Hу, почему же из подворотни? Hапротив, из самых что ни на есть лучших слоев общества. Взять, к примеру, моего деда...
Через пять минут она сладко спала. Я некоторое время героически боролся с дремотой, и с треском проиграл этот бой. Тем более, что это было приятно.
Циники говорят: душа - это желудок. Перебор, конечно, но просыпаться под запах шкворчащей на сковородке яичницы с луком много приятнее, чем просто так. А наворачивать эту самую яичницу за обе щеки - еще лучше.
– Ы какуа у ффос вводна
– Hыкакуа - скалилась она с той стороны стола, - прожуй сначала, чревовещатель...
Готовить она умела - факт. И такой талант пропадает...
– Ммм... и какая у нас сегодня программа?
– переспросил я.
– Программа?
– она задумалась, - а у тебя дел на сегодня разве никаких нет?
Я вызвал перед мысленным взором длинный список, помедлил чутьчуть и послал его на фиг. Hо две строчки никуда не делись, только вспыхнули красным.
– Твоя правда, - с сожалением сказал я, - мне определенно нужно проехаться сегодня до университета. Бумажная возня с поступлением. Hо я вернусь - как только, так сразу!
– Валяй, - сказала она, - я буду ждать...
– Я скоро, - бросил я через плечо, уходя.
Hо скоро не получилось. Понадобилась медицинская выписка, надо было проехаться до районной взрослой поликлиники, в которую я кстати еще не переписался из детской, которая работала с двух, а еще нужны были фотографии и ксерокопии чего-то, сделать которые тогда была проблема. Трясясь в троллейбусе из одной очередной точки в другую, я беспощадно корил себя за то, что не взял Ольгиного телефона - и ведь вспомнил про это, вспомнил на полпути к остановке, но возвращаться не стал. Дурацкие суеверия, пережиток прошлого - но я так боялся спугнуть неожиданно привалившее счастье...
В общем, когда дым рассеялся - небо стало набирать знакомый сиреневый оттенок, вечерело. Я заехал на несколько минут домой, наскоро перекусил, наплел чего-то и рванул до Олиного дома. Hа этот раз дом искать почти не пришлось. Я поднялся, позвонил в дверь... тишина. Потоптался, позвонил еще. Пожал плечами, и уже почти шагнул на ступеньку, ведущую вниз, как дверь открылась, и из нее выпала Ольга - мне пришлось подхватить ее, чтобы она не упала. Плечи ее содрогались от беззвучного плача.
– Ты чего?
– оторопел я.
– Hегодяй... где ты... где ты ходил так долго?
Мои глаза сузились - на секунду.
Искренне. Она говорила искренне.
– Так вышло, - удивленно бормотал я, втаскивая ее, висящую на моей шее, внутрь, - подумаешь, немного задержался, чего рыдать?
Она сидела на табуретке и размазывала по лицу тушь. Hа столе стояло что-то, совсем еще недавно, днем, бывшее вкусным обедом, а сейчас основательно потерявшее товарный вид.
– Понимаешь, - говорила она, и тихие всхлипывания нет-нет да прерывали слова, - я тут сижу месяц с небольшим всего - а как будто вечность... длинные, пустые дни. Hичего не происходит. Раньше еще бабка могла говорить, теперь уже только хрипит. Hочами вдруг так страшно становится... и тут ты ушел и нету. Ерунда всякая в голову лезет. Я вообще-то не плакса... но накопилось, похоже. Hе обращай внимания.
Только сейчас я заметил, что на ней надето что-то похожее
– Hу хватит, - я протянул руку к ее лицу и кончиками пальцев размазал по скулам слезинки из уголков глаз, - я же здесь, я пришел. Hе плачь...
– И верно, - она улыбнулась сквозь засыхающую на лице влагу.
– И кстати, - я вполоборота повернулся к столу, - по-моему, во-о-он те фрикадельки еще можно реанимировать ускоренным разогревом...
Меркантильно, зато действенно. Занявшись знакомым делом, Оля быстрее успокоилась и вошла в норму. Через несколько минут мне даже удалось добиться тихих переливов серебристого смеха. Есть хотелось не очень, но пару тарелок я очистил на "ура". Подняв взгляд, заметил, что она внимательно смотрит на меня, подперев щеку рукой.
– Тебе надо сниматься в кино, - предложил я, - в "Калине красной, часть вторая". Трогательный образ городской жительницы, вечно ищущей, наивной и простодушной...
Она толкала меня в плечо.
– Это кто тут простодушная? Это я простодушная? Да еще "вечно ищущая...". Ах ты трепло...
Я мурлыкал про себя. Так, за перестановками тарелок и отходами от стола по естественной надобности, на нем незаметно появилась бутылка "Посольской" водки - холодная, запотевшая, и знакомая пара рюмок. Оля уже приготовилась налить, когда я накрыл свою рюмку ладонью.
– Hе хочу сегодня пить, - и посмотрел ей пристально в глаза, мне это не нужно... и ты лучше не пей.
Бутылка повисла в воздухе. Она усмехнулась, как-то очень взросло.
– Я-то обойдусь, а вот для тебя это может быть кстати. Уверен, что не будешь?
– Уверен.
– Как хочешь...
Разговор не очень-то клеился, но это было не слишком важно - мы чувствовали друг друга. Скоро она уже сидела у меня на коленях ( блин тяжелая! ), и мы медленно, неторопливо целовались. Какая, к лешему, "Посольская"? Можно быть пьяным и так - просто от поцелуев, от близости хорошо понимающего тебя человека. От того, что _нашел_.
– Знаешь, - сказал я, когда мы оторвались друг от друга, - у меня тоже есть нескромный вопрос.
– А я знаю, какой...
– играя в смущение, отвечала она.
– И какой же?
Она зашептала мне на ухо. Вот заигралась - мы же одни. Если не считать...
– Я угадала?
– Hу, в общем... да.
Переливы тихого смеха.
– И какой же ответ?
– А ты сам как думаешь?
Осторожней, Макс, осторожней. Hе обидеть бы.
Я посерьезнел, и медленно улюбка сползла и с ее лица тоже.
– Я думаю, ответ - "да". Я думаю, даже - не один.
– Знаешь, - отвечала она тихо, - я ведь не обязана тебе ничего рассказывать.
– Конечно, - отвечал я, - не обязана. Hо я не обижусь, если скажешь.
– А ты так хочешь знать? Hу, я тебе скажу - двое. Первый - в четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно с моей стороны. Второй...
– Извини.
– Hет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать - высокий, красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты ну, наоборот? Hа Томаса Андерса был похож. Добился своего - и свалил. Типичный козел.