Семь минут
Шрифт:
— Все же постарайтесь отдохнуть.
Барретт встал.
— А вы хорошенько все обдумайте, прежде чем серьезно разговаривать с Фрэнком Гриффитом, — посоветовал он.
— Я начну этот разговор, только если буду твердо уверена, что смогу убедить его. Может, попробовать сначала уговорить доктора Тримбла? Господи, какая же я трусиха! Но что-то все равно необходимо сделать.
Барретт захватил со стола мелочь, догнал Мэгги возле бара и взял ее за руку. В этот миг девушка узнала кого-то из сидевших у стойки.
Молодой человек в дорогом шелковом костюме, с курчавыми неухоженными волосами, нуждающимися в стрижке,
— Привет, мисс Рассел!
Она робко подняла затянутую в перчатку руку и без особой радости ответила:
— Привет.
Потом быстро повернулась и вышла из ресторана. Барретту пришлось еще раз догонять ее.
На тротуаре перед «Ла Скала» он внимательно посмотрел на Мэгги Рассел. Она закусила нижнюю губу, ее лицо побелело.
— Кто это был?
— Ирвин Блэйр. Он из конюшни Лютера Йеркса, отвечает за прессу и делает рекламу Дункану. — Мэгги Рассел тускло улыбнулась. — Где бы ни был Йеркс, можете не сомневаться, что Ирвин Блэйр всегда рядом с ним.
— Мне очень жаль, Мэгги. Не нужно было приводить вас сюда. — Барретт нахмурился. — У вас будут неприятности?
— Не знаю. Мне все равно. — На этот раз она улыбнулась по-настоящему и взяла его под руку. — Что бы ни случилось, сегодняшний вечер стоит того.
Было поздно, и Элмо Дункан подумал, что вечер пятницы можно было бы провести и получше.
Но еще хуже то, что завтра предстоит куда более напряженный день, да и в воскресенье отдохнуть не удастся. Придется вкалывать от зари до зари. Дункан будет совещаться со своими помощниками во Дворце правосудия, встретится с сыщиками, побеседует с Леру и свидетелями обвинения. В понедельник утром рулетка закрутится, и ставкой в игре будет его судьба.
И хотя Дункан страшно устал, он знал, что в понедельник утром, когда судья ударом молотка возвестит о начале процесса, будет энергичным и свежим. Так бывало всегда. Раз за разом он входил в зал суда усталым и телом, и душой, но, как только начинался процесс, открывался какой-то скрытый источник энергии, и Дункан получал заряд силы и бодрости. Часть энергии он, как ему казалось, черпал от зрителей. Публика, пресса, безликие люди за стенами зала суда всегда подстегивали Дункана, и у него еще никогда не было такой большой аудитории, какая наверняка будет в понедельник утром.
Ему нравилось видеть противника воочию, и он старался вызвать в себе ненависть к нему. Дункан пытался представить себе, что противник — убийца, который стремится уничтожить его, поэтому надо расправиться с ним, чтобы самому остаться в живых. Недавно он обрел такого противника в лице Майка Барретта. Дункан черпал энергию и в своей преданности самому делу правосудия. Он верил в справедливость обвинения, считал, что борется за святое дело и что, стоит ему потерпеть поражение, и огромная масса верящих в него людей будет сметена варварами. В прошлом он нечасто верил в правоту своего дела так, как сейчас. Элмо Дункан знал, что дьявольский натиск похоти и непристойности должен быть остановлен (он казался себе стражем ворот Рима, к которому приближалась нумидийская конница карфагенян), если он хочет сохранить цивилизацию как символ законности, порядка и нравственности.
И все же самым сильным стимулятором была уверенность, что он подготовлен и вооружен лучше врага. Никогда в жизни он не был так уверен в этом, как сейчас. Еще до начала генерального сражения он одержал победу в ряде важных стычек, и если враг пока не разгромлен, его ряды, во всяком случае, изрядно поредели. Армия обвинения стала еще сильнее. В неприятельском войске нашлись перебежчики. Что заставило их пойти на предательство? Этого он не знал и не хотел знать. Конечно, можно было строить предположения, но зачем искать подтверждения своим догадкам? Лютер Йеркс творил чудеса. На войне и в любви все средства хороши, а сейчас Дункан вел жестокую войну на выживание. Он считал, что у защиты нет ни одного значительного свидетеля, а у него их было целых два: Кристиан Леру и Джерри Гриффит. Два таких свидетеля — даже слишком много для одного процесса.
И все же, несмотря на уверенность в том, что он войдет в зал суда во всеоружии, Дункан чувствовал крайнюю усталость, а до понедельника оставалось еще два дня.
Он рассеянно прислушивался к разговору и, услышав имя Джерри Гриффита, попытался сосредоточиться. Лютер Йеркс и Фрэнк Гриффит сидели в глубоких мягких креслах за кофейным столом. Йеркс, как всегда, был великолепен в своих голубых очках, галстуке «аскот» и домашней куртке. Он поглаживал парик и, размахивая крошечной, похожей на женскую ручкой, что-то говорил Фрэнку Гриффиту. На пухлом лице Гриффита застыло задумчивое выражение. Он напряженно замер в кресле, стараясь не пропустить ни единого слова старшего товарища. Дункану вдруг подумалось, что Гриффита впервые пригласили на совещание к Йерксу в Малибу.
Чуть раньше в беседе принимали участие еще два человека. Нервный Ирвин Блэйр, который отвечал за связи с прессой, быстро уехал. Он уже проделал самую трудную работу, разрекламировал процесс сначала в городе, потом в штате, в масштабах страны и наконец во всем мире. Сейчас он отправился в Беверли-Хиллз на ужин с репортерами, прилетевшими освещать процесс из Нью-Йорка и Лондона. Харви Андервуд несколько часов обсуждал разные аспекты своего выступления в качестве свидетеля и уехал только полчаса назад. Остались только Йеркс, Гриффит и Дункан. Окружному прокурору было интересно, надолго ли затянется совещание.
Дункан почувствовал резкую боль в пояснице и стал молить Бога уберечь его от приступа радикулита перед судом. Когда боль поползла вверх по позвоночнику, он вспомнил, что (как часто напоминала ему жена) это был симптом предпроцессной лихорадки. Как только он войдет в зал суда, как только встанет, чтобы произнести вступительное слово, все будет в порядке.
Йеркс и Гриффит продолжали увлеченно беседовать, и Дункан воспользовался этим, чтобы подняться с дивана и потянуться. Встав, он услышал, как где-то зазвонил телефон. Прокурор осторожно потянулся, помассировал поясницу и отправился на поиски стула с прямой спинкой. В гостиной появился дворецкий Йеркса.
— Мистер Йеркс, сэр, извините… — начал дворецкий.
Йеркс недовольно поднял голову:
— В чем дело?
— Вас к телефону, сэр. Мистер Блэйр хочет поговорить с вами.
— Блэйр? Неужели он не может подождать? Ладно, я поговорю с ним. Простите, Фрэнк. Нужно выяснить, что там стряслось у Блэйра.
Йеркс поднялся из кресла, сел перед «спикерфоном» и нажал кнопку:
— Это вы, Ирвин?
Из усилителя раздался громкий голос Ирвина Блэйра: