Семь пар железных ботинок
Шрифт:
Дело прошлое, а мороз по коже дерет, как я это вспомню. Корабль вот-вот потонет и шлюпку за собой потянет. Совсем времени для разговора не осталось. И получилось тут страшное дело: хотя капитан на корабле высший начальник и никто руки поднять на него не смеет, но только помощник, штурман, лекарь и боцман попробовали его силой взять... Куда там!.. Расшвырял всех, как щенят, потом за револьвер схватился.
— Прочь с корабля! Кто ко мне подойдет, положу на месте!
Может, и нужно было нам всем скопом его одолеть, но только мы не посмели. Не силы, не револьвера испугались, а его последнюю капитанскую волю нарушить не
Стали отваливать, он нам на прощание рукой махнул.
— С богом, товарищи!
До сих пор не пойму, откуда он в то время это слово «товарищи» взял...
Полутора кабельтовых не отплыли, «Мария» тонуть начала Иные корабли вовсе опрокидываются, а она до конца большого крена не дала. Скользнула под воду, точно сама того захотела. И очень отчетливо я капитана рассмотрел.
Стоит он во весь рост в полной форме и руками за поручни держится. Пуговицы, позумент, борода так золотом и сверкают... Был при жизни Золотым, таким и помер.
3.
Рассказчик поднялся и снял с головы шапку.
— И ты, парень, встань и головной убор сними!— приказал он Ваньке. — Я, когда об этом рассказываю, всегда того требую... В память погибшего корабля и его Золотого капитана... Ты имени его не забудь, смотри!
— Ивлев Павел Павлович!— торопливо ответил Ванька.
— То-то. Другому пересказывать будешь — назови... Чтоб всенародная вечная память о нем сохранилась.
Много вопросов хотелось Ваньке задать, но он посмел нарушить молчание не скоро.
— Ты, дедушка, мне про Золотого капитана рассказал, а обещал про Золотой корабль...— напомнил он.
— О Золотом корабле дальше речь пойдет. Приходи завтра, все расскажу, а сейчас не могу: расстроился я очень.
Нечего говорить, с каким вниманием прослушал Ванька рассказанную ему историю. На следующее утро, не успело еще солнышко оглядеться, был он возле пакгауза.
— Все запомнил, что я тебе вчера рассказывал? — строго спросил его старый моряк.
— А то!
— Как же ты мой рассказ понял?
Не зря обучался Ванька искусству краткого изложения событий.
— Я, дедушка, понял так: Золотой капитан Ивлев Павел Павлович после кораблекрушения на корабле полную революцию сделал и через свою храбрость всех пассажиров и всю команду спас.
Такой скорый ответ старику понравился.
— Это ты, пожалуй, правильно сообразил. Хотя я тебе насчет революции ничего не говорил, но вроде бы так получилось.
Похвала расхрабрила Ваньку.
— А вот погиб он вовсе напрасно!
— Не напрасно, а потому, что ему свой корабль покинуть капитанская совесть не дозволила... Опять же после крушения вся его судьба кончалась. Кто бы в беде ни был виноват, капитан за все в ответе. Одно то, что он команду дал аристократию за борт бросать, ему бы не спустили.
— Он бы за границей остался и в революционеры бы пошел. Его матросы любили, ему, ух ты, что сделать было бы можно!.. И сам ты, дедушка, промашку сделал.
— Какую?
— Говоришь, сильный был, а генерала за борт не бросил.
Ванькин упрек ничуть не обидел старика.
— Экий ты, парень, торопливый!— покачав головой, сказал он.— Это нам теперь с тобой легко рассуждать, что к чему да как поступать следовало... И сейчас еще несознательных много, а в то время мы, почитай, вовсе темные были... Только ты меня своими посторонними мыслями не сбивай, нынче я тебе про Золотой корабль сказывать буду.
Так вот, значит... Очутились мы все на норвежском судне — угольщике. Корабль хоть и большой, но по своей специальности для благородных пассажиров вовсе не приспособленный. Капитан норвежский свою каюту великому князю уступил, а остальные, кто как сумел, пристроились: не век на чужом корабле вековать, лишь бы до твердой земли добраться. Осмотрелись все маленько, и пошли между нашими пассажирами разговоры о том, как счастливо смертельной опасности избежали, и, конечно, вспомнили добрым словом капитана. Женщины-пассажирки, о которых он, себя не жалеючи, позаботился, узнав о его смерти, до слез все опечалились. И, конечно, по женскому своему соображению о его семье вспомнили, как будет теперь его вдова век доживать... Тут одна, может, из всех самая бедная, сбор в ее пользу затеяла.
— Давайте соберем для нее, кто сколько может...
Полезла за пазуху, вытащила оттуда тряпичку со своим золотым капиталом (тогда много золота ходило) и два червонца на скамью положила.
И так в ту пору все спасенной жизни обрадовались, что и про цену золота, и про собственную завтрашнюю нужду забыли: не только деньги, золотые вещи бросать в общую кучу начали — кольца, серьги, браслеты. Потом, когда кучу разбирать стали, оказалось в ней несколько крестов нательных. Вот до чего народ расчувствовался и разжалобился!
Но окончательно все дело порешил сибирский купец-золотопромышленник, тот самый, что за корабельную шлюпку пятьдесят тысяч сулил. Оказалось, что он с собой четырехпудовый чемодан с золотыми самородками вез, собирался английских капиталистов сибирским богатством заинтересовать, но тут на радостях передумал, взял и все, что в чемодане было, перед скамейкой прямо на палубу вывалил да еще на придачу часы с цепью и со всеми брелоками выбросил. После того пошел пассажиров первого класса задирать.
— Кто моему примеру, господа бояры, последует?.. Чего стесняетесь, господа генералы? Ваши ордена, чай, не из ржавого железа сделаны! Господа, которые помещики, тряхните разок портмонетами! Дворянский банк за вашу щедрость небось отдуется, под третью закладную ссуду даст.
Он их разъедает, а они жмутся: золото у каждого есть, только не больно с ним расставаться охота — у кого оно дарственное, у кого от царя в награду полученное, у кого родовое. Однако ж и не дать ничего совестно. И спрятаться от этого дела некуда, потому что все на одной палубе. К тому же и спасители наши, норвежские моряки, смикитили, в чем дело, и интересуются, что дальше будет,— стоят неподалеку и за нами наблюдают. Смотрю, не выдержал один из адмиралов, снял с пальца перстень, цепку от часов отстегнул, положил их в золотой портсигар и пошел к скамейке. За ним остальные потянулись. Жадность пересилили, другой грех на них напал — гордость, как бы от других не отстать... Ну и, нужно сказать, добра всякого выложили порядком: одних портсигаров и табакерок набралось до сотни. Когда сбор закончили, попросили у капитана весы, и оказалось в общей золотой куче в переводе на русский вес ни мало ни много — четыре пуда тридцать два фунта и сколько-то там золотников. И то еще не все: золото золотом, но были в нем и камушки — изумруды, яхонты и алмазики кое-где поблескивали.